Чингисхан. Великий завоеватель - Эренжен Хара-Даван

В китайском походе опять проявился в полном блеске военный и политический гений Чингисхана и незаурядные дарования большинства орхонов – дарования, выражавшиеся особенно в их умении всегда выгодно использовать складывающуюся бесконечно разнообразную обстановку. Отдельные операции в эту войну были не простыми набегами без плана и системы, а являлись глубоко обдуманными предприятиями, успех которых зиждился на рациональных стратегических и тактических методах в связи, конечно, с боевым опытом командного состава и воинственным духом массы монгольского войска.

«Итак, – говорит генерал Иванин, – ни многолюдность, ни китайские стены, ни отчаянная оборона крепостей, ни крутые горы – ничто не спасло империи цзиней[165] от меча монголов. Цзиньцы не потеряли еще воинственности и упорно отстаивали свою независимость более 20 лет.[166] Но Чингисхан… отогнав императорские табуны и потом заграбив весь скот и лошадей по северную сторону реки Хаон-хэ (Желтой), лишил цзиньцев возможности иметь многочисленную конницу и, употребляя постоянно систему набегов, нападал на них, когда хотел, даже и с малыми частями конницы разорял их землю и лишал способов восстановить равновесие сил. Цзиньцы должны были ограничиться обороною городов и крепостей; но монголы, продолжая стеснять, опустошать, тревожить эту империю, наконец, взяли почти все крепости, частью руками китайцев, частью голодом.

Это показывает, какую выгоду имела в то время степная конница, хорошо устроенная, перед пехотой и какую пользу можно было извлекать искусным употреблением ее. Но к этому надобно присовокупить, что Чингисхан умел подготовлять войну, разделять неприятеля, привлекать союзников и делать из них могущественное пособие для облегчения успехов своему оружию, например, подготовленным союзом с унгутами[167] он облегчил первые военные действия против цзиньцев, потом, дав пособие киданям (ляодунский князь), развлек силы неприятеля и отрезал его от севера, набирал из киданей и природных китайцев войска, отвлекал от цзиньцев собственных их подданных, потом получил пособие (войсками) из Тангута и, наконец, дал совет своим преемникам воспользоваться союзом с империей дома Сун – словом, умел действовать так же искусно политикой, как и оружием»…[168]

Несмотря на это пятилетние усилия Чингисхана и подчиненных ему вождей все-таки не привели к полному покорению Северного Китая. Эта задача, несмотря на то что Мукали-Го-ван явился достойным продолжателем дела своего государя,[169] не была еще достигнута и ко времени смерти Чингисхана, т. е. к 1227 году. К покорению же Южного Китая – державы Сунов – при жизни его не было даже и приступлено.

Эта трудность приобщения Китая к монгольской державе зависела не от военных неудач, не от непривычного для кочевников климата китайской низменности или наличия каких-либо трудно одолимых естественных преград (каковых на ней не встречается), а главным образом от пассивного сопротивления той компактной людской массы, которую представляет население собственно Китая, уже тогда исчислявшееся сотнями миллионов. При этих условиях продвижение на юг могло совершаться лишь с большими усилиями и шаг за шагом, но еще большего труда стоило завоевателям закрепление за собой пройденного пространства, в результате чего завоеванные территории впоследствии часто утрачивались.

В самом деле, оставлять в покоренной стране сильные гарнизоны не позволяла малочисленность оперирующих монгольских армий, выделять же для службы в тылу слабые отряды было опасно в том отношении, что они рисковали быть как бы захлестнутыми и утонуть в том человеческом море, которое представляло густое население страны.

Когда, наконец, после многочисленных усилий монголов в 1234 году бесповоротно пала самостоятельность Цзиньской державы – после того как Субедеем в результате невероятно тяжелой и кровопролитной осады был взят город Вянь – южная столица цзиньского императора, – предстояло решить ту же задачу относительно сильного государства Сун, которое во время войны в Северном Китае иногда выступало в роли союзника монголов. Решение этой новой задачи, завещанной Чингисханом на смертном одре его преемникам, потребовало опять нескольких десятков лет и было закончено лишь во второй половине XIII века.

Завоевание Южного Китая сопровождалось одним эпизодом, который даже среди множества легендарных достижений монгольских войск в отношении преодоления естественных преград заслуживает быть особо отмеченным. Этот эпизод и предшествовавшая ему обстановка по дошедшим до нас сведениям рисуется в следующем виде.

После долгих тщетных усилий по покорению Сунской державы, несмотря на все одержанные над ее войсками победы, монгольский Великий хан Мёнкэ заключил с нею мир, который по существу являлся лишь временным перемирием. Монгольскими войсками в последнюю войну сначала с успехом предводительствовал брат хана Кубилай, проявивший при этом незаурядный полководческий талант, но подозрительный Мёнкэ, опасаясь растущей популярности брата, к концу войны заменил его не менее даровитым молодым воеводой Урянг-Кадаем (Уренгатай, Юран-Хадаго), сыном знаменитого Субедея-багатура.[170]

Наступившей передышкой монголы воспользовались для подготовки нового военного предприятия, которое должно было нанести окончательный удар династии, а вместе с нею и империи Сунов. Дело в том, что в азиатских войнах всегда играл большую роль захват в плен или уничтожение главы враждебного государства, так как, пока лицо это находилось на свободе, трудно было добиться покорности от населения, в массе обыкновенно лояльного в отношении своего законного монарха. Мы видели это еще на примере цзиньского императора, хотя и принадлежавшего к чужеземной династии; тем более обстоятельство это должно было получать значение в войне против Южно-Китайского государства, которое возглавлялось национальной династией. Для захвата сунского императора необходимо было, ведя главную операцию с севера, в то же время попытаться отрезать ему пути отступления на юг, для чего перебросить отряд достаточной силы в район южных границ враждебного государства.

Трудность этой операции при огромном расстоянии азиатского материка усугублялась тем, что она могла обещать успех лишь при условии полной скрытности движения для того, чтобы не возбуждать у противника преждевременных подозрений. Таким образом, маршрут отряда, предназначенного для этой цели, надлежало проложить вне пределов Сунской империи и притом по местам, сравнительно пустынным и малолюдным, для чего ему предстояло пересечь безводные пустыни Восточного Тибета и труднодоступные отроги могучего горного хребта Гималаев, двигаясь в среде малоизвестного и, несомненно, враждебного населения.