Галерные рабы - Юрий Пульвер

— О ты, невоспитанный стражник, ввалившийся в султанский гарем неподобающим образом! Не ведаешь разве, что никто из женщин не вправе разговаривать с мужчинами в мое отсутствие! — заносчиво пропищал кастрат тоненьким голоском. — Так что я никуда отсюда не уйду!

— Что ж, оставайся, — равнодушно пожал плечами Искандар, молниеносно выхватил ятаган и вонзил в грудь евнуху.

— Прости великодушно, валидэ-султан, — поклонился он обомлевшей женщине. — Твой кизляр-ага доносил о тебе кадуне…

Фатима была настолько потрясена убийством, что не сразу расслышала, как именно титуловал ее начальник стражи. Когда поняла, на нее словно обрушился ледяной водопад. Валидэ-султан, мать падишаха… Вот как ее назвали! Неужели…

— Капуджи-ага пришел подарить моему сыну власть над империей? — тихо спросила она.

Искандар снова поклонился.

Старуха все еще не верила.

Как много лет она лгала сама и старалась не попасться на чужой обман! Ластилась к мужу, которого ненавидела и боялась, играла в страстную любовь к повелителю. Подкупала кизляр-ага — «девичьих начальников», евнухов-надсмотрщиков, потрафляла малейшим их прихотям, чтобы те почаще и получше расхваливали супругу ее прелести, заманивали пресыщенного султана к ней на ложе. Уступала низменным желаниям казнадар-уста, старшей хранительницы гарема, любившей женские ласки, отдавала последние мелкие монеты — акче и куруши — служанкам, чтобы те приносили дворцовые сплетни, особенно касающиеся ее самой и сына.

Целых семь лет, пока царевича-шахзадэ не отлучили от матери, не спускала она глаз с Мехмета, пробовала пищу и воду, которые ему подносили, закрывала своим телом при малейшем намеке на опасность. А беда таилась повсюду. В шербете. Бастурме. Подушке-миндере на тахте. Булавке. Спелом персике. Везде могла оказаться отрава, посланная ревнивыми женами и наложницами, готовыми на все, чтобы избавиться от соперницы и ее выродка. Вдруг он когда-нибудь вознамерится занять трон и попытается убить их собственных сыновей?! И она сама воспитывала малютку в лютой ненависти к братьям, учила любить только мамочку, всех бояться и никому не доверять, кроме нее.

А разве легче стало, когда ее кровиночку-дитя забрали из гарема и перевели в мобейн — мужскую половину дома, отдав на воспитание йени-чери и улемам-богословам? Сколько слез она выплакала, бессильная прикрыть собой сыночка от предательского удара! Сколько динаров заплатила наставникам, чтобы получше берегли бесценного ее ребенка!

И совсем уж плохо пришлось, когда она потеряла красоту, и даже соперницы сбросили ее со счетов. Муж перестал приглашать на ложе. Бессонные ночи, плотское томление, которое некому утолить, беспричинные истерические взрывы бешенства, приступы мигрени, понимающие насмешливые взгляды прислужниц и кизляр-ага, язвительные глаза счастливых ирбалей, которые так хотелось выколоть кинжалом…

Что же могла ждать от будущего забытая Фатима, кроме известий о смерти — сначала мужа, потом сына, а возможно, и визита палача к ней самой? Находила забытье в книгах — спасибо отцу, что в детстве научил читать по-гречески. А скука заставила овладеть и турецкой, и персидской грамотой.

И вдруг чудо, явившееся к ней в образе молодого начальника стражи. Поистине трижды три раза прав величайший из поэтов Фирдоуси:

«Дни жизни превратностей много таят,То мед в них и сладость, то горечь и яд»

Но следует что-то сказать воину, застывшему в немом поклоне.

— Ты не обманываешь, о капуджи-ага, не измываешься над несчастной женщиной, прежде чем убить ее по приказу кого-либо из шахзадэ?

— Разве я похож на лжеца и предателя? О валидэ-султан, я выбрал себе в повелители твоего сына из-за его доблести, о которой говорит вся Блистательная Порта, а также из-за твоей мудрости, равной мудрости владычицы Бархебы. И я помню, что прекрасная Мелина, не уступавшая легендарной царице Савской также и в красоте, — моя соотечественница.

По насурьмленным дряблым щекам Фатимы потекли слезы. Даже это узнал! Видно, долго рядил, на чью сторону встать, и выбрал достойнейшего господина. Такая предусмотрительность и верность заслуживают поощрения! Посмотрим же, так ли он умен и ловок в деле.

— Как намерен ты захватить престол для моего сына?

— Я расставил капуджей по всему Сералю с приказом никого к султану не впускать, даже великого визиря. Да никто из членов дивана и не осмелится явиться во дворец до утра без вызова. Я вызвал к падишаху чауш-пашу,[82] завел в караульную, убил и забрал себе буздыган — символ его власти. Созвал чаушей, представился их новым начальником. Объявил, что волей султана наследником назначен шахзадэ Мехмет. Именем падишаха приказал девятнадцати чаушам взять по отряду йени-чери, найти всех остальных царевичей и заключить под стражу в Еди-Куле. Особо доверенных телохранителей поставил у дверей султанской опочивальни и у покоев будущего нового повелителя правоверных Мехмета Третьего.

— Да ведь муж мой еще жив и может отменить твои приказы! Обман раскроется, и нам не позавидуют даже прокаженные! Сыну отрубят голову, хоть он и не причастен к заговору. С тебя живьем сдерут кожу. А меня сунут в мешок вместе с кошкой и змеей и сбросят с высокой башни в залив Золотой Рог!

— Не изволь опасаться, валидэ-султан. Лекарь-грек, находящийся всецело в моем подчинении, дал старому падишаху сильнодействующее снотворное. Мурад не вымолвит ни слова до самого вечера — а может, и вовсе никогда! Мой преданнейший слуга стоит рядом с ним и ждет лишь твоего высокого слова, чтобы прервать его затихающее дыхание. Так что в Серале отныне приказываешь только ты, о мудрейшая из женщин! А я покорный передатчик твоих повелений…

В глазах Фатимы отразился адский пламень, пальцы скрючилась, как когти ястреба, впивающиеся в фазанью тушку.

— Поистине твой ум и решительность не знают границ! Бесконечной будет и благодарность султана Мехмета Третьего. Какую награду ждешь ты? Сан великого визиря?

— О повелительница, ты прозорливо угадала предел моих мечтаний. Но я понимаю: нельзя сразу даровать мне этот важнейший в государстве пост. Будут завидовать придворные, заропщет народ, могут вспыхнут мятежи — и это повредит власти нового султана. Умм-аль-китаб, Мать книг, предостерегает: «Повеленное Аллахом наступит: не просите, чтобы оно ускорилось». Пусть великий падишах Мехмет Третий утвердит меня пока в должности чауш-паши, которую мне якобы дал его отец. И я буду молить хондкара[83] дать согласие сопровождать его в первом же походе, чтобы служить ему в шатре совета и на поле боя, охранять его покой. Если я проявлю себя, утвержусь в войске и народе, надеюсь, когда-нибудь он сочтет меня достойным титула садразама.