Я не боюсь - Никколо Амманити

Мария отрицательно покачала головой:

— Никуда я не пойду, буду ждать здесь.

Я поднялся:

— Пойдем, так будет лучше.

— Нет!

— Пошли, пошли. Дай мне руку.

Мария скрестила руки на груди:

— Нет! Я останусь тут на всю ночь, мне все равно.

— Дай мне руку, ну-ка!

Она поправила очки и поднялась:

— Только спать я не буду.

— Ну и не спи.

И, рука в руке, мы вернулись в дом.

7

Они кричали так громко, что мы проснулись.

Мы уже ко всему привыкли. К ночным собраниям, к шуму, к разговорам на высоких тонах, к битью посуды, но на этот раз они уж очень громко кричали.

— Чего они так орут? — спросила Мария, лежавшая в кровати.

— Не знаю.

— А сколько времени?

— Поздно.

Была глубокая ночь, в нашей комнате стояла темень.

— Попроси их прекратить, они не дают мне спать, — пожаловалась Мария. — Скажи, чтобы кричали чуть тише.

— Я не могу.

Я пытался расслышать, о чем они говорят, но голоса смешивались в общий ор.

Мария перебралась в мою постель:

— Я боюсь.

— Они тоже боятся.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что кричат.

В этих криках слышалось шипенье разъяренных ящериц.

Ящерицы, когда не могут спастись бегом и чувствуют, что их вот-вот схватят, разевают пасть, надуваются и шипят, стараясь напугать тебя, потому что они сами тебя боятся, ты огромный, и последнее, что им остается, — попытаться спастись. А вдруг тебе неизвестно, что они добрые, что ничего плохого не делают и ты их не тронешь.

Дверь открылась. На мгновение комната осветилась. Я увидел темную фигуру мамы и за ней старика.

Мама прикрыла дверь:

— Вы проснулись?

— Да, — ответили мы хором.

Она зажгла лампу на комоде. В ее руке была тарелка с хлебом и сыром. Она присела на край кровати.

— Я принесла вам поесть, — сказала она уставшим тихим голосом. Под глазами были темные круги, волосы в беспорядке, она выглядела постаревшей. — Покушайте и постарайтесь заснуть.

— Мама?.. — начала Мария. Мама поставила тарелку на колени.

— Что, дочка?

— Что-то случилось?

— Ничего не случилось. — Мама попыталась отрезать сыр, но руки у нее дрожали. Она не умела притворяться. — Давайте ешьте, а потом… — Она нагнулась, поставила тарелку на пол, сжала голову руками и тихо заплакала.

— Мама… мама… Почему ты плачешь? — зашмыгала носом Мария.

Я тоже почувствовал комок в горле.

— Мама?

Она подняла голову и посмотрела на меня опухшими покрасневшими глазами:

— Что тебе?

— Он умер, да?

Она залепила мне пощечину.

— Никто не умер! Никто не умер! — Боль исказила ее лицо, и она прошептала: — Ты еще слишком маленький… — Она всхлипнула и прижала меня к груди.

Я заплакал.

Сейчас плакали все.

А за дверью орал старик.

Мама услышала крик и оторвалась от меня.

— Ну хватит! — Вытерла слезы. Протянула нам хлеб и сыр: — Ешьте.

Мария вцепилась зубами в бутерброд, но глотать ей мешали рыдания. Мама взяла его из ее руки.

— Вы не голодны? Ну ничего. — Она забрала тарелку. — Оставайтесь в постели. — Она схватила подушки и выключила свет. — Если вам будет мешать шум, накройтесь подушками. — И положила их нам на головы.

Я попытался скинуть подушку.

— Мама, ну пожалуйста, не надо. Нечем дышать.

— Слушайся меня! — взорвалась она и нажала на подушку.

Мария зашлась в плаче, словно ее резали.

— Прекрати! — Мама закричала так громко, что на мгновенье за стеной прекратили ругаться.

Я испугался, что она сейчас ударит Марию. Мария умолкла.

Если мы двигались или подавали голос, мама, как заезженная пластинка, повторяла:

— Тс-с-с! Молчите!

Я притворился спящим и надеялся, что Мария сделает так же. Скоро успокоилась и она.

Мама еще немного посидела с нами, я надеялся, что она будет здесь всю ночь, но она поднялась. Видимо, подумала, что мы уснули, и вышла, плотно прикрыв дверь.

Мы сбросили подушки. Было темно, но свет уличных фонарей проникал в комнату. Я встал.

Мария села на кровати и, нацепив очки, спросила:

— Ты чего?

Я поднял палец к губам:

— Тш-ш-ш!

И приложил ухо к двери.

Они продолжали спорить, на этот раз тихо. Я слышал голос Феличе и голос старика, но слов разобрать не мог. Я посмотрел в замочную скважину, но увидел только стену.

Я нажал на ручку.

Мария замахала руками:

— Ты что, с ума сошел?

Тихо! — И приоткрыл дверь.

Феличе стоял рядом с кухней. На нем был зеленый комбинезон, застегнутый до самого подбородка. Взгляд был пристальный, губы сжаты. Волосы он подстриг под ноль.

— Я?! — взвыл он, ткнув себя в грудь.

— Да, ты, — ответил старик. Он сидел за столом, положив ногу на ногу, с сигаретой в руках и жесткой улыбкой на губах.

— Это я — пидор?!

— Именно так, — подтвердил старик.

Феличе потряс головой.

— И с чего ты это взял?

— По всему видно. Пидор он и есть пидор. Этого не скроешь. И знаешь, что хуже всего? — посмотрел ему в глаза старик.

— Нет. И что же? — заинтересованно поднял брови Феличе.

Они казались друзьями, обменивающимися секретами.

Старик погасил окурок о тарелку.

— То, что ты так ничего о себе и не понял. В этом твоя проблема. Ты родился пидором и не понимаешь этого и ведешь себя так, как ведут только педерасты, везде, где можешь, зад подставляешь, треплешься без умолку, и все, что делаешь или говоришь, фальшиво, как у истинного педераста. А ты уже взрослый парень, в постель не ссышься. Задумайся над тем, как ты

ведешь себя, недоносок.

Папа, казалось, прислушивался к разговору, но был где-то в другом месте. Парикмахер стоял, подперев дверь, словно дом вот-вот должен был завалиться. Мама с отсутствующим взглядом сидела на диване. Телевизор перед ней работал с убранным звуком. Вокруг лампочки роились мошки и, обжегшись, падали в белые тарелки.

— Слушайте, а давайте отдадим ему его, — произнес неожиданно папа.

Старик посмотрел на папу и ухмыльнулся:

— Тебе бы лучше помолчать, понял?

Феличе тоже посмотрел на папу, а потом подошел к старику.

— Ладно, я педераст, а ты, ты — кусок дерьма, за это и получи! — И врезал ему кулаком прямо в зубы.

Старик рухнул на пол.

Я сделал два шага назад и схватился за голову. Феличе колотил старика. Я задрожал, не осмеливаясь подойти к двери и посмотреть.

На кухне закричал папа:

— Ты что, совсем охренел? Крыша съехала? — Схватил Феличе за руку, пытаясь оттащить от старика.

— Этот ублюдок назвал меня пидором. — Феличе вырывался из папиных рук. — Я убью его…

Старик лежал на полу. Мне стало жаль его. Я хотел бы ему помочь, но не мог.