Рассвет над морем - Юрий Смолич

Гершко Беркович и в самом деле немедленно успокоился.

— Дай вам бог здоровья, мосье консул, вы-таки настоящий Наполеон. Раз тут будут одни французские солдаты, так Гершко Беркович уже совсем спокойный: мы уже с вами хорошо знакомы, мосье консул, и вы не дадите обидеть бедного одесского коммерсанта. Так, значит, мы себе будем считать, что уже ударили с вами по рукам, мосье консул? Давайте вашу цену — и гешефт сделан!

— Простите, — не совсем понял мосье Энно, — чего вы хотите?

Гершко Беркович удивился до крайности.

— Как это вам нравится? Он спрашивает меня, чего я хочу! Это вы спросите себя — чего вы хотите? Или вы хотите картошки? Так Гершко Беркович даст ее вам пятьдесят тысяч пудов в месяц на пятьдесят тысяч ваших пуалю. По десять французских франков за пуд. Нет? А по девять? И по восемь — нет? Что, вам совсем не надо картошки? Или вы, консул Франции, не интересуетесь, чтоб героические французские пуалю ели картошку — вареную, жареную и в борще? Ах, вы едите суп? Так разве не нужна картошка пур ля зуп? Что вы мне зубы заговариваете, мосье консул?

— Да вы ведь не даете мне слова сказать, — прорвался, наконец, мосье Энно. — Я совсем не говорил, что нам не нужна картошка. Наоборот, нам будет нужна не только картошка. Нужны еще будут мука, сахар, мясо, яйца… Но я не могу договариваться с вами о цене. О цене и других условиях поставки договариваться будет интендантство, которое прибудет вместе с армией, и санкции на приобретение того или иного количества провианта и фуража должен давать штаб армии, в частности начальник штаба, полковник Фредамбер. Моя задача только обратить на наши фуражные нужды внимание местных деловых кругов. Я рад, что могу это сделать сейчас через вас, мобилизуя, таким образом, торговую инициативу…

— Дай вам бог здоровья, мосье консул! — чуть снова не заплакал, теперь уже от избытка чувств, негоциант Беркович. — Так вы так бы сразу и сказали! Мы договоримся с полковником Фредамбером. А он кто будет — американец, англичанин? Или он тоже, дай ему бог здоровья, непобедимый француз?

— Француз. Вообще здесь все будут французы.

— Дай им бог здоровья! А когда имеет прибыть ваш штаб? На праздник пурим в будущем году?

— Не позднее чем через два-три дня, вместе с первыми же десантными частями. Тогда вы и побеседуете с полковником Фредамбером.

Гершко Беркович вскочил с кресла, поднял котелок и зацепил зонтик ручкой за локоть.

— Тре бьен, мосье, как говорят у вас во Франции, но как теперь будем говорить и мы, раз теперь тут будет вроде Франция! Прошу вас, вы ж таки лучше меня знаете полковника Фредамбера, шепните ему на ухо, когда он приедет, что ваш добрый старый друг Гершко Беркович может накормить картошкой всю оккупационную армию, всю Францию и даже Антанту! А после того я к полковнику Фредамберу и сам зайду. Вы сказали, мосье, и мука, и мясо, и яички? Тре бьен! Гершко Беркович и это будет иметь в виду… Не беспокойтесь, я сам знаю, где дверь. Очень рад за вас, что мы с вами познакомились, мосье! Знакомство с интеллигентным человеком — это пускай только для души, но тоже гешефт. Будьте мне здоровы, мосье консул Франции! Кланяйтесь мадам…

Гершко Беркович, вернее Григорий Иванович Котовский под видом негоцианта Гершка Берковича, исчез так же внезапно, как и появился…

Подпольный областком узнает сегодня — а завтра будут знать об этом и в Москве, — что на одесский плацдарм следует ожидать до пятидесяти тысяч войск интервентов и обращаться к солдатам интервенционной армии со словами большевистской пропаганды нужно на французском языке.

Мосье Энно устало закрыл глаза и несколько минут должен был посидеть, отдыхая. Знакомство было, конечно, приятное и полезное, однако очень уж утомительное. Хорошо еще, что за время пребывания торговым представителем в Киеве мосье Энно привык иметь дело с разными контрагентами, среди которых было немало похожих на экспансивного одесского негоцианта.

— Кто там еще? — спросил он, вызвав секретаря.

— Только что прибыл по вашему вызову генерал Гришин-Алмазов.

— А!

Мосье Энно со всеми этими националистами и с посещением суматошного негоцианта чуть не забыл о том, что вызвал Гришина-Алмазова, чтобы перехватить его до того, как его опутает адмирал Боллард.

— Просите, просите генерала Гришина-Алмазова. Больше никого нет?

— Есть, мосье. Пришла одна дама и тоже добивается свидания с вами.

— Дама? Она назвала свою фамилию?

— Да, мосье. Это Вера Холодная. Артистка синематографа.

Мосье Энно остолбенел бы, если б не было неудобно консулу столбенеть перед своим секретарем.

Но морозцу, который вдруг пробежал у него по спине, мосье Энно разрешил пробежаться. Вера Холодная! Королева экрана! Очаровательная женщина, можно сказать — перл красоты! И не мосье Энно искал путей познакомиться с нею, а… пришла сама… Что ж, если дело оборачивается так, то мосье Энно, опытный донжуан, может побиться об заклад, что не завтра, так послезавтра перл красоты, королева экрана Вера Холодная… будет его любовницей.

— Пускай генерал Гришин-Алмазов немного подождет, проводите его в приемную «А», а артистку Веру Холодную просите немедленно и прямо сюда.

Мосье Энно сел за стол, развернул какое-то досье и сразу так углубился в него, что даже скрип дверей, шелест женского платья и дробный стук дамских каблучков не могли обратить на себя его внимания.

Артистка Вера Холодная вошла и, сделав два шага, остановилась.

Мосье Энно продержал ее так секунд десять и только тогда, наконец, поднял усталый и равнодушный ко всему на свете взгляд.

И сразу же его подбросило, как на пружинах. Он вскочил и учтиво поклонился, а на лице у него в эту минуту застыло выражение сногсшибательного восторга.

— Мадемуазель? Простите… мадам?

— Мое имя — Вера Холодная. Я — артистка синема.

— О, прошу, мадемуазель…

Вера Холодная села.

— Чем могу служить?

Вера Холодная волновалась. И, несмотря на то, что была она артисткой, не умела скрыть своего волнения. А возможно, и наоборот: совсем не волновалась, но, будучи артисткой, умело разыгрывала горячую взволнованность. Так или иначе, но в своем волнении она была еще очаровательнее.

— Мосье консул, — промолвила, наконец, артистка, — я к вам по важному для меня и конфиденциальному делу. Дело это, впрочем, не будет, мне кажется, для вас неожиданностью, потому что в этом собственно, насколько я понимаю, и заключаются обязанности консула иностранной державы…

— Я слушаю вас, мадемуазель?

— Я хочу выехать за границу, во Францию, мосье консул, и пришла к вам просить визу.

Консул Франции минуту помолчал. За последний час это был уже второй случай, когда у него просили визу на выезд. Не очень-то держатся родных берегов представители высшего света, которым всегда бредил бывший коммивояжер. Сначала придурковатый генерал, теперь очаровательная артистка… Но мосье Энно было безразлично, какие причины побуждали блестящую королеву экрана тоже искать возможности покинуть родные края. Для него важно было другое: эта прекрасная дама просит об услуге, так вот, за эту услугу ей придется платить. Похоже, что мосье Энно не трудно будет взять свою цену…

— Почему вы хотите уехать, мадемуазель? — спросил консул сухим, почти черствым, официальным тоном.

Вера Холодная посмотрела на мосье Энно. Их взгляды встретились, и какое-то мгновение они смотрели друг другу в глаза. Взгляд мосье Энно был холоден, но в глубине его тлел — и это не скрывал мосье Энно — затаенный горячий огонек.

Артистка сказала:

— Я буду откровенна, мосье консул. Мне надоела эта жизнь. Войны, революции, перевороты… Я артистка, и меня влечет только искусство. Я получила приглашение от французских фирм синема. В частности, от «Братьев Патэ». Я рассчитываю на ангажемент и интересную работу.

— Кроме искусства, — мягко промурлыкал мосье Энно, — вас, очевидно, влечет и… красивая жизнь, не так ли, мадемуазель?

— Пусть так, мосье…

— Но ведь мадемуазель известно, что сейчас — в условиях войны, революции, переворотов, — теперь чуть заметно улыбнулся мосье Энно, — ни о каких визах на выезд не может быть и речи?

Артистка посмотрела консулу прямо в глаза:

— Я это понимаю, мосье. Но мне известно также, что бывают исключения. Обращаясь к вам, я именно на это и рассчитывала.

Кажется, между ними было сказано все и они пришли к соглашению.

Так по крайней мере казалось Вере Холодной, так по крайней мере понял это и мосье Энно.

Тихо, еще мягче, но давая волю огонькам в глубине его зрачков разгораться, сколько им вздумается, мосье Энно спросил:

— А когда бы вы желали выехать, мадемуазель? Надеюсь, не завтра утром и не послезавтра вечером?

Вера Холодная взмахнула ресницами — они были у нее и в самом деле неправдоподобной длины и, как это ни странно, ее собственные — и сразу же прикрыла ими глаза.