Искатель. 1971. Выпуск №5 - Глеб Голубев

Вот по этому чертолому из дождя, грязи и буреломной тайги Беба убегал от преследователей. Они были сзади, с боков и могли появиться спереди. Они гнались за ним неторопливо, молча, как бы даже жалея Бебу. А он убегал и не мог разжать закостеневшую руку с куском металла. Он чувствовал, что люди позади поймут его, если он остановится, повернет к ним навстречу. А он никак не мог решиться и все убегал, убегал.

Потом ему снились старики в барашковых шапках и шубах, сидящие на сумках с деньгами. А Беба издали показывал им самородок.

Проснулся он с тяжелым чувством грядущей беды. И может быть, впервые в жизни Беба задумался над необходимостью принять решение. Юрта — уют, который согревал все эти дни, — казалась сегодня нелепой и грязной. Вдобавок откуда-то из пустыни пришел верблюд Кудуспая. Пришел навестить хозяина. Кудуспай с верблюдом поговорил и оборвал с него колючки и клочья длинной шерсти. Верблюд же надменно и нагло смотрел на Бебу и как-то неодобрительно вздергивал головой на длинной шее.

Кудуспай попросил Бебу набрать камней и завязать их в тряпочку. Для грузил. По неизвестным приметам сегодня он ждал катер и хотел поставить на сомов закидушки в лимане.

Беба ушел с облепленным чешуей рюкзаком. С половины дороги он вернулся и зачем-то взял свою сумку. Когда Беба вернулся, Кудуспай уже налаживал лески с крючками, готовил закидушки. Беба ушел купаться.

Кудуспай пересчитал принесенные Бебой грузила, их не хватало. Он вспомнил про сумку и заглянул в нее. Там было еще одно. Кудуспай решил, что два недостающих сделает из чего-нибудь на месте, и ушел. Закидушки — работа тонкая, ее надо делать в одиночку.

30

Когда Беба вернулся с моря, он прежде всего увидел далеко на фоне камышовой полоски спину Кудуспая и заметил, что сумка его лежит не на месте. И как тогда, на полигоне, еще не приблизившись к сумке, он понял, что самородка в ней нет. Беба кинулся к ней и убедился, что сумка пуста.

Он выбежал из юрты. Кудуспая уже не было видно. Беба сел на горячий песок и начал пересыпать его из ладошки в ладошку. Получалось так, что первый раз он хотел отнестись к человеку с доверием и этот человек оказался нормальным жуликом.

Где-то внутри в Бебе билось сознание, что все это ошибка. Но чем дальше он думал, чем больше вспоминал разных типов, ловкачей всевозможных, тем больше он накалялся. Никому, никому нельзя верить. Тогда в Лосиноостровской, наверное, хотели его убить, чудом спасся в Урганче и вот…

Вот и настал решительный час. Нет, не отдаст Беба просто так самородок. Он его нашел, он на эту карту поставил, он за него страдал.

Он вернулся в юрту, взял длинный нож, которым они потрошили рыбу, и стал ждать Кудуспая. Когда за юртой послышался скрип песка, он спрятал нож за спину.

— Шесть штук на лимане поставил и шесть в стороне, — весело сообщил Кудуспай. — Катер придет — поедем смотреть. Пусть живых отвезут.

— Где золото спрятал, гад? — прошептал Беба.

— Золото? — машинально улыбаясь, повторил Кудуспай и поднял глаза.

— Кончай! — сказал Бебенин и вытащил из-за спины нож. — Кончай дурака валять!

Кудуспай встал. Он понял, что гость сошел с ума, не зря он кричал во сне, и что надо его обезвредить. Сегодня должен прийти катер.

— Положи нож. Ты, наверное, заболел. Положи, пожалуйста, нож, — тихо сказал Кудуспай. На всякий случай он отложил свой перочинный ножик, которым собирался потрошить сазана на завтрак.

Бебу охватил при виде спокойствия Кудуспая страх, и потому он заорал:

— Кончай, гад косоглазый. Сейчас кишки выпущу! — И взмахнул ножом.

Кудуспай был пограничником. И он кинулся вперед, чтобы выбить нож у сошедшего с ума человека. Нога его поскользнулась на рыбе, которую он собрался чистить, и Кудуспай упал прямо на нож, который успел выставить вперед Беба.

Кудуспай странно, нечеловечески как-то охнул. Беба выпустил нож и выскочил вон из юрты. В юрте за спиной хрипело и булькало.

Точно лунатик, Беба пошел к морю. Он шел по песку, и ноги вязли в песке, а голова была пуста, как мяч для пинг-понга.

Он остановился у воды, потому что дальше идти было некуда. И вдруг услышал далекий стук катерного мотора. Он понял, что это идет катер за рыбой, идет сюда. Он оглянулся с тоскливой неторопливостью. Темная степь лежала за спиной, проклятая дурацкая пустыня. Цепь событий с лязгом замкнулась, и время остановилось. Было утро.

В диком несоответствии с моментом Беба вспомнил вдруг дурацкого пианиста, у которого жила обезьяна макака-резус по кличке Гриша. Была обезьяна, был пианист, который в прокуренной комнате играл по утрам реквием, а потом уехал, может, просто уехал на юг, чтобы обезьяне было теплее. Еще была в той жизни соседка, которая открывала форточку и всех выгоняла, когда пианист начинал играть с утра свою похоронную музыку. Говорят, прошла всю войну санитаркой, и бесполезно было с ней спорить. Лучше и не пытаться…

Еще он вспомнил момент, когда нашел самородок, тихий утренний полигон, самогонного цвета водичку, которая заполняла ямку, и заплакал. Он сел на холодный песок и стал ждать катер. Он не знал, что звук по воде рано утром разносится очень далеко и катера надо еще ждать, ждать и ждать.

Солнце стало греть уже с ощутимой силой. Мимо Бебы проползла куда-то черепашка. Она, видно, очень спешила, оскальзывалась в песчаных ямках, и в тишине, разрезанной звуком катерного мотора, шуршание ее казалось оглушительным. В этот момент внутренний голос без объяснения причин сказал Бебе, что Кудуспай не брал его золота, что случилась ошибка. И Беба заплакал. Но в юрту, где то ли умирал, то ли уже умер Кудуспай, он боялся идти.

Богомил РАЙНОВ

ЧЕЛОВЕК ВОЗВРАЩАЕТСЯ ИЗ ПРОШЛОГО[2]

ГЛАВА 4

— Гм, — проговорил я. — Инженер-электрик…

Никакого ответа. — Гм… — повторил я. — Инженер-электрик, а?

Снова молчание.

Здесь следует объяснить, что ответ вообще невозможен: единственные существа в комнате — это я и будильник. От будильника ответа не дождешься. Он может только сказать, который час, но и тут того и гляди подведет, особенно если ты забудешь его завести.

Итак, сижу я в обществе старого будильника и рассказываю ему известные мне вещи. Кое-кто скажет, что сами с собой разговаривают только сумасшедшие. Но я могу возразить, что это мое дело, ведь я не в канцелярии, а в собственной квартире. И никто не запретит мне вести себя так, как я того пожелаю.