Чингисхан: Покоритель Вселенной - Рене Груссе

Но как ни бездарен был Таян, опасность возраставшей мощи Чингисхана он понимал хорошо.

— Уж не вздумал ли он, монгол, стать ханом? — возмущался найман. — Разве для того существуют солнце и луна, чтобы сиять на небе разом? Так же и на земле. Как может быть на земле разом два хана? Я выступлю и доставлю сюда этих монголов!

От этого намерения попыталась его отговорить Гурбесу. Нет, не оттого, что она высоко ценила монголов. Напротив, они, в ее представлении, были дикарями.

— Еще чего не хватало! — возмущалась она. — Костюм у монголов невзрачен на вид, а от них самих нестерпимо смердит! Пожалуйста, подальше от них! Пожалуй, что их бабы и девки годятся еще доить у нас коров и овец, если только отобрать из них тех, что получше, да велеть вымыть руки и ноги!

Но, отговаривая мужа, она исходила не только из презрения типичной представительницы тюркского племени найманов, что-то усвоившего от цивилизации, но и из здравого смысла. Как женщина прозорливая, она опасалась, как бы действия Таяна не навлекли на страну нашествие орд дикарей с верхнего Керулена.

Однако Таян готовился к войне, будучи уверенным, что ему легко удастся захватить страну монголов и «доставить их сайдаки» (колчаны. — Е. С.). Ища союзников, он отправил послом некоего Торбидата к онгутам, народу тюркских кровей и несторианской веры, обретавшемуся севернее Великой Китайской стены, в окрестностях Гуэйхуачена и Суйюаня, то есть севернее нынешней китайской провинции Шаньси. Устами своего эмиссара найман объявил Алахуш-дигитхури намерение напасть на монголов и в связи с этим просил ударить им в спину, с юга, или, как образно выразился монгольский бард, быть «его правой рукой». Увы, венценосный онгут, несмотря на общность крови и веры, долженствовавшую содействовать его сближению с Таяном, держался стороны монголов и незамедлительно послал к Чингисхану человека по имени Ю-Хунан, или Иоханан, сиречь Иоганн, — имя, как мы видим, христианское, — предупреждая его о планах наймана: «Найманский Таян-хан собирается прийти и отобрать у тебя сайдаки. Он просил меня быть его правой рукой, но я отказался. Теперь же посылаю тебя предупредить…»

Сын Есугая храброго, когда к нему привели онгутского посла, находился в Восточной Монголии, в Верблюжьей степи, близ Тулькинчеута, где охотился. Там же, на охотничьих угодьях, состоялся курултай. Большая часть воевод склонялась к тому, чтобы перенести поход на лето или осень 1204 года, поскольку сейчас — дело было осенью — лошади были уже слишком тощи.[36] Но младший брат Чингисхана, Темуге-отчигин, настаивал, что действовать надо срочно:

— Неужели можно отговариваться словами вроде того, что наши кони худы? У меня кони — жирны! Ужели спокойно выслушивать подобные речи?

Отстаивая свою точку зрения, он говорил, что нельзя давать найманам возможность использовать внезапность.

— О нас скажут: «Вот те, которые захватили Таяна!» — и великая слава пойдет о нас![37]

Того же мнения придерживался Бельгутай, полубрат Темучжина:

— Найманы хвастают, уповая на то, что их улус велик. А трудно ли нам у них самих позабирать сайдаки, выступив в поход, не мешкая?

Аргументируя свое мнение, он особо уповал на ждавшую монгольских воинов богатую добычу: царский терем Таяна, огромные табуны, пасущиеся на землях найманов, которые враги будут вынуждены оставить, ища спасения в горах и лесах.

— Не побежит ли их многолюдье в высокие горы? Как можно усидеть при подобных речах их? На коней немедля!

Этот боевой запал Чингису понравился.

— Имея таких соратников, — сказал он, — как можно сомневаться в победе?

Прервав охоту, Завоеватель двинулся в сторону урочища Орноуйн-кельтегей-хади, в поречье Халхи, где он сделал остановку и приступил к реорганизации войска.

По пути к горам Хангая

Поддержав своих воинственных родственников, Чингисхан тем не менее с походом не спешил и выступил только тогда, когда кони набрали тела. На шестнадцатый день первого летнего месяца — шел год Крысы (1204 г.) — в полнолуние он совершил торжественное жертвоприношение знамени своего клана, Белому Знамени: древко, украшенное девятью конскими хвостами, «черными хвостами гнедых лошадей» — уточняет монгольское предание. Церемония эта считалась шаманистскими народами главной, так как в знамени жил Сульде: дух — покровитель рода, не помолившись которому, начинать войну было нельзя.

Взяв направление на Керулен, Чингисова армия продвигалась все далее на запад, имея в авангарде Джебэ и Хубилая. Покинув верхний Керулен, определенное время спустя она пришла в верховья Туулы, минуя верховья Орхона и восточные отроги горы Хангай. Так она оказалась в степи Саари-кеер. О холмистом пейзаже этого края неоднократно упоминает французский исследователь Буйан де Лакост, прошедший по маршруту Чингисхана и именно в середине июня, когда еще чувствуется недавняя весна. «Эта грандиозная прерия выглядит не так пустынно, как можно было бы предположить, — пишет Лакост, — трава здесь густая и полна цветов. К ярко-желтому цвету сурепки и лютиков, к сиреневому — чабреца, скабиозы и ириса то здесь, то там примешивается белый цвет звездчатки и бледно-желто-розовый цвет бархатистых эдельвейсов. Эта пестрота красок — истинная радость для глаз!»

От Туулы до Орхона в юго-восточном направлении тянутся круглые вершины холмов, давшие название степи — Горбатая: «Со всех сторон вас окружает волнообразный горизонт монотонно-желтого цвета, — записывает Лакост. — Почва песчаная; трава низкая и полуиссохшая, растет клочками». В западном направлении простирается «желтоватая слабопересеченная степь, на которой под солнцем блестят редкие пересохшие (запись датирована 25 июня. — Р. Г.) солончаки». Далее, на уровне буддийского монастыря Дольдзе-геген, тянутся голые холмы, за которыми виднеются песчаные дюны, утыканные низкими деревцами, и наконец — первые отроги Хангая, защищающего подступы к верхнему Орхону.

За Горбатой степью монгольская армия едва не наткнулась на найманский дозор, расположившийся на высотах Хангая. Пока монголы двигались к Орхону, Таян со всеми свойми ратями успел перейти с Алтая на Хангай и там разбить лагерь.

Поначалу найманы чувствовали себя уверенно. Изловленная ими монгольская лошадь находилась в жалком состоянии, да и седло на ней было плохое, из чего они сделали вывод, будто вся конница противника доведена до изнеможения. В этом предположении имелась доля истины: переход из Монголии, с Халхи на Хангай, действительно представлял собой испытание не из легких. Кроме того, Чингисова армия могла оказаться малочисленнее Таяновой, в которую влились все прежние враги Завоевателя: здесь был и Тохтоа-беки со своими меркитами, и Арин-тайзе с непокоренной частью кераитов, и Хутуха-беки с ойратами, и упрямый Чжамуха, а также дорбены, татары, хатагины и сальджаины — то есть все жертвы последних побед Чингисхана, его вечные враги, в решающий час сплотившиеся вокруг царя найманов.