The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

различных конфессий. Это сделало возможным появление нового типа религиозных меньшинств в ситуации формального равенства всех граждан и одновременно породило религиозные конфликты, которые с трудом разрешались специальными законами для каждой группы. Тенденции к религиозному единообразию и более четкой идентичности развивались в основном с учетом других религий, а зачастую и в прямой конфронтации с ними. Эта сложная перестройка мирового религиозного ландшафта путем подражания и демаркации стала важнейшим новым явлением XIX века.

 

Мировые религии

Одним из наследий XIX века, которое до сих пор присутствует в публичном языке, является представление о "мировых религиях", возвышающихся, как горы, над рельефом человеческой веры. В новом дискурсе религиоведения (Religionswissenschaft) широкий спектр направлений был сведен в макрокатегории, такие как буддизм или индуизм, и эти "мировые религии", наряду с христианством, исламом, иудаизмом и, нередко, конфуцианством, позволили составить карту религий, распределив их по основным "цивилизациям". Эксперты использовали грубую сетку "мировых религий" в качестве основы для сложных классификаций систем верований или социологических типов религии, исходя из того, что все неевропейцы прочно связаны с религией, а "восточные" или "примитивные" общества могут быть лучше всего описаны и поняты в терминах религии; только просвещенным европейцам удалось преодолеть интеллектуальные ограничения религии и даже релятивизировать собственную систему верований, христианство, взглянув на нее со стороны.

Такой подход, как бы поверхностно он нам ни казался, имел определенный смысл в XIX веке. С одной стороны, эти общества, за исключением, пожалуй, Китая с его богатой историографической традицией, открывались западным ученым в основном через тексты религиозного характера (знаменитое пятидесятитомное собрание переводов Макса Мюллера "Священные книги Востока" вышло в 1879-1910 годах). С другой стороны, европейцам казалось, что наиболее угрожающее сопротивление колониальному завоеванию исходит от религиозных деятелей и движений, вдохновленных религией.

Тезис о примате религиозного в незападных обществах способствовал длительной дематериализации, деисторизации и деполитизации того, как эти общества понимались на Западе. Клишированные формулировки ("индуистская Индия", "конфуцианский Китай") по-прежнему подразумевают, что религиозная модернизация присуща только Западу, что это единственная цивилизация в мире, которая объявила религию частным делом и основала свой образ на светском "модерне". Разговоры о "мировых религиях" не совсем ошибочны. Но они не должны вводить нас в заблуждение, рассматривая те или иные религии как замкнутые сферы, в которых любое развитие автономно и почти не подвержено внешнему влиянию. Такой подход несет в себе определенный политический драматизм: видение столкновения цивилизаций предполагает наличие мощных блоков, определяемых по религиозному признаку.

 

Революция и атеизм

Девятнадцатый век открылся в Европе всеобщим наступлением на религию. Конечно, в ходе предыдущих революций тоже свергались элиты и казнились правители. Но нападки Французской революции на церковь и религию как таковую, подготовленные теоретической критикой и антиклерикальной полемикой радикальных авторов эпохи Просвещения, не имели исторического прецедента и были одним из самых экстремальных аспектов всего переворота. Церковная собственность была национализирована уже в конце 1789 года. И хотя депутаты-клерикалы, представлявшие первое сословие, сделали возможным преобразование в июне того же года трехступенчатых Генеральных эстафет в революционное национальное собрание, церковь быстро была исключена из игры за власть во Франции. Католицизм потерял статус государственной религии, а духовенство лишилось значительной части своих традиционных доходов. Все монастыри были распущены - процесс, начатый еще императором Иосифом II в империи Габсбургов. Разрыв с папой, который теперь рассматривался как один из иностранных монархов среди прочих, произошел в 1790 г. в связи с принятием Гражданской конституции духовенства. Священники, или, во всяком случае, их часть, уже перешли на государственное жалованье, не оказав особого сопротивления. Теперь революционные законодатели пошли еще дальше, объявив их государственными служащими и включив в новую административную иерархию, так что теперь они выбирались светскими органами и должны были присягать на верность государству. Это привело к глубокому расколу между теми, кто согласился принести присягу, и теми, кто отказался, между французской (конституционной) и римской церквями. Это послужило основой для гонений, которым подверглась часть французского духовенства в последующие годы, хотя по сравнению с религиозными гражданскими войнами в ранней современной Франции эти конфликты кажутся довольно безобидными.

Такое радикальное наступление на организованную религию было французской особенностью, долгосрочным следствием которой стало прекращение католической монополии. Ранее североамериканские революционеры освободились от господства англиканской государственной церкви, но не инициировали ничего подобного французской политике "дехристианизации" или жестокому иконоборчеству, связанному с поддержкой Робеспьером в 1793 г. культа Верховного существа. Представители церкви не подвергались в США физическим репрессиям; антицерковные настроения или поддерживаемый государством атеизм не были наследием Атлантической революции как целого. Так или иначе, уже в период своего пребывания на посту первого консула Бонапарт проявил готовность нейтрализовать потенциально опасного противника, заключив соглашение со Святым Престолом (Конкордат 1801 г.) и признав его в качестве силы в европейской дипломатии. После 1815 г., при монархии Реставрации, церковь в значительной степени восстановила свое прежнее влияние, и Наполеон III, наиболее верные сторонники которого находились в католической сельской местности, относился к ней с уважением. Лишь при Третьей республике разделение церкви и государства на светской основе стало основной чертой французской политики, хотя до государственного атеизма было далеко. Радикальный характер отношения французов к организованной религии в 1790-е годы был скорее обращен в ХХ век, где он в более жесткой форме проявился в Советском Союзе, в революционной Мексике (в 1870-е годы он был переосмыслен как яростно антиклерикальный) и в последующих коммунистических диктатурах. Ни в одной другой части мира XIX века не было такого наступления на организованную религию. Ни одно государство не объявило себя атеистическим.

Толерантность

Атлантическая революция оставила после себя не столь впечатляющее, но продолжающееся наследие в виде религиозной терпимости. Основная идея зародилась в Европе во время религиозных войн XVI-XVII веков; со времен Пьера Бейля и Джона Локка она стала одним из столпов мысли эпохи Просвещения и вскоре стала определять не только отношения между религиями в Европе, но и равноправие других религий за пределами Запада. В 1791 году принцип, согласно которому государство не должно диктовать частные убеждения своих граждан или отдавать предпочтение одной религии перед другими, был одновременно закреплен во Франции (Конституция от 3 сентября) и в США (Первая поправка к Конституции). Таким образом, Соединенные Штаты гарантировали свободу вероисповедания с первых дней своего существования, хотя принадлежность к протестантам долгое время оставалась выгодной для политической карьеры. В Великобритании прошло еще несколько десятилетий, прежде чем католики (1829) и евреи (1846/58) добились полного гражданского равноправия, а на континенте свобода вероисповедания и свобода печати стали основными пунктами либеральных программ. Для евреев Германии первыми ключевыми датами стали 1862 год в