Картины Парижа. Том II - Луи-Себастьен Мерсье

298. Городская почта

Ее изобретатель, Шамуссе{140}, составил целых двести проектов различного рода; все они должны были содействовать общественному благу, но из всех проектов только этот был осуществлен, да и то очень поздно, потому что должностные лица всегда противятся новшествам и соглашаются итти навстречу общественному благу только тогда, когда их к этому принуждают то ли путем убеждения, то ли путем некоторого насилия. Министр всегда спешит сказать: Я запрещаю, и никогда не говорит: Я разрешаю.

Городская почта разъезжает с утра до вечера, развозя письма и пакеты. Париж — это целый мир, и иногда легче пройти пешком тридцать льё, чем разыскать нужного человека в каком-нибудь отдаленном квартале. В таких случаях ему пишут. Записки сберегают время, заменяют личные посещения и избавляют от беготни по пустякам.

В былые времена в Италии любовные записки передавались дамам продавцами цыплят. Они прятали записку под крылышко самого жирного цыпленка, и заранее предупрежденная об этом дама спешила его купить. Когда этот маневр был открыт, первый пойманный посланец был приговорен к пытке на дыбе, причем к ногам его были привязаны живые цыплята. С этих пор слово «poulet» (цыпленок) является синонимом любовной записки. Почтальоны городской почты с утра до вечера заняты передачей таких записок; к хрупкой восковой печати все относятся с уважением, и она свято хранит любовные тайны под непроницаемым покровом; благоразумный муж никогда не распечатает записки, адресованной его жене.

Друзья этим путем уславливаются о дне, который они собираются провести вместе; это удобство красит повседневную жизнь. Но в таких записках обычно говорится лишь о развлечениях и о делах, и было бы крайне неосторожно касаться каких-либо других тем, так как все это находится в руках полиции, которая интересуется решительно всем.

Неудобство почты заключается в том, что она облегчает писание дерзких анонимных писем; но так как такие письма пишут только подлецы и трусы, то они заслуживают полного презрения. Во всяком случае, это не может умалить полезности городской почты.

Высшие чиновники и всякого рода знаменитости получают множество праздных писем; сначала это, может быть, их и развлекало, но вскоре начало утомлять. Бремя обширной корреспонденции составляет несчастье, неизменно связанное с известностью; приходится терять драгоценные часы на то, чтобы отвечать на всякую ерунду и чертить на бумаге бесплодные комплименты или нечто в высшей степени неопределенное и неясное.

Только самым близким друзьям можно рисовать правдивую картину своего внутреннего мира; от других приходится все это утаивать, потому что они всегда готовы показать ваши письма, пустить их по рукам и даже перепечатать. Нужно быть в этих случаях крайне осторожным, так как очень многие расставляют вам под видом усердия хитрые ловушки, стараются подметить в вас что-нибудь смешное и радуются возможности обмануть ваше доверие или легковерность.

Вышла из печати тоненькая брошюрка, озаглавленная: Похищенная почта. Напечатанные в ней письма, конечно, поддельны. Но если бы было позволено, из чувства простого любопытства, сломать печати и перечесть корреспонденцию за один только день, — боже, сколько всплыло бы занимательных и любопытных вещей! Уверенность, что все эти письма предназначались только их адресатам, что в них авторы раскрывают всю свою душу, придала бы этому чтению совершенно исключительный интерес. Никакая фантазия писателя не создаст никогда ничего мало-мальски похожего. Отчаяние, несчастье, нужда, ревность, гордость дали бы ряд самых разнообразных картин, а так как подлинность писем не подлежала бы сомнению, они приобрели бы особый интерес. Какое удовольствие видеть стиль письма делового человека, маркиза, куртизанки, влюбленной девушки, верующего, кредитора и лицемера разных слоев населения! Чего не дали бы теперь за подлинные письма какого-нибудь Дерю{141} или вообще за записочку какого-нибудь знаменитого человека, начертанную при тех или других жизненных обстоятельствах! Литераторы нашли бы среди них очень хорошо написанные письма, философы сделали бы новые открытия в области человеческого сердца, а грамматисты убедились бы, что из ста писем восемьдесят совершенно безграмотны, но что, в общем, те, что́ грешат таким недостатком, говорят о большем природном уме, чем многие другие; причем все они по большей части написаны женщинами. Что же касается мужчин, чтобы не сказать — писателей, то среди них те, которые пренебрегают некоторыми грамматическими правилами, — выражаются с бо́льшим изяществом, свободой и силой. Подумайте-ка об этом, холодные, тяжеловесные и манерные писатели, знающие грамматику или не знающие оной.

Точное воспроизведение в печати всех этих писем составило бы очень любопытный памятник; но желать этого непозволительно, так как ничто не может оправдать подобного оскорбления общественного доверия.

Городскую почту объединили с общей, ибо так уже суждено, чтобы все французские учреждения неизбежно подпадали под власть откупщиков.

297. Должники

Как приятно, как сладостно расплачиваться с кредиторами, — сказал английский писатель Литльтон{142}.

Однако оказывается, что удовлетворение, доставляемое уплатой своих долгов, не очень-то трогает наших молодых дворян. Они мало заботятся о своих обязательствах. Для них это только предмет шуток, они вполне серьезно говорят своим доверенным слова комедии: Скажите моим кредиторам, что я все время ищу выхода и что теперь я с этой целью женюсь; если они меня рассердят, я останусь холостяком.

Нужно было бы больше теснить должников; их тогда стало бы меньше, так как обычно берут в долг не действительно нуждающиеся, а моты, безумцы, распутники, расточители.

Кредитор всегда в немилости у закона, а это поощряет плута и разоряет честного человека. К этим вопросам относятся недостаточно строго: при желании легко избегнуть тюрьмы; гражданские законы так растяжимы, что не внушают ни малейшего страха. От этого страдают и собственник и торговец. Нарождается целая толпа неутомимых покупателей, которые, учитывая мягкость законов, спешат воспользоваться чужими деньгами.

Поводырь с медведем. С гравюры Миже по рисунку Тузе.

Следовало бы карать позором каждого недобросовестного должника. Не стыдно ли не платить своему портному, ресторатору, обойщику, мяснику? Ведь уплачиваются же карточные долги. А почему? Потому что иначе должники не были бы приняты в обществе. Более решительные законы легко могли бы принудить должников выполнять свои обязательства. Скорее злая воля, чем невозможность, заставляет человека отступать перед исполнением самых священных своих обязанностей.

Чем богаче должник, тем хуже он платит. Одной частью своего золота он защищает остальное свое богатство. Он подвергает своего кредитора всем неприятностям запутанной тяжбы и уловкам крючкотворства. Все откладывая и откладывая срок уплаты, он выматывает своего противника, который, в конце-концов, отказывается от половины или трех четвертей того, что тот ему должен.

Я, кажется, уже говорил, что тому назад лет сорок молодые люди любили шум и звон и почти каждую ночь доставляли себе удовольствие, разбивая уличные фонари и нападая на городских стражников. Я говорил, что все подобные бесчинства были строго пресечены. В наши дни светская молодежь, менее шумная, но более коварная, хвастается своими долгами и любит говорить о ювелирах, коннозаводчиках, каретниках, торговцах шелком и прочих, которые их всячески преследуют и которых молодые люди называют нахалами и негодяями! Они издеваются также над посещением судебных приставов и, вынув из кармана целую связку судебных повесток, медленно сжигают их в камине, любуясь на себя в это время в зеркале!

А что могли бы мы сказать, если бы только захотели, о подставном должнике, который изображает из себя банкрота, чтобы выгородить какого-нибудь знатного вельможу?

Но разве мы дали слово все говорить? Отнюдь нет!

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Nec temere, nec timide{143}

298. Возражения

Что хочет сказать этот все преувеличивающий художник, этот желчный человек, видящий все в мрачном свете, успевший написать уже целых три тома нападок на Париж — средоточие изысканнейших наслаждений? Вопреки ему я утверждаю, что свободно жить умеют только здесь. Пусть это будет, если хотите, древняя Ниневия, древний Вавилон — что ж из этого? Мне лично порочность нравится. Разве богачи не должны пользоваться своим богатством? Разве человеку не нужны разнообразные удовольствия? Разве их у него чересчур много? Не нужны ли ему пороки? Не составляют ли они существенную часть его существа? Разве они не… Я знаю, что́ говорю. В каком же виде представляете вы, скучный проповедник, этот великолепный, сверкающий весельем город, где каждый живет так, как ему хочется? Все вас в нем пугает, страшит, все, вплоть до его необъятного населения, которое меня только радует; и не должна ли столица великого государства быть густо населена? Бедняки трудятся; так и должно быть раз они бедняки; а я наслаждаюсь, потому что я богат. Родись я бедным, я делал бы для богатых то, что́ бедный делает теперь для меня. Билеты человеческой лотереи не могут быть одинаковыми: одни выигрывают, другие проигрывают.