Американа - Пётр Львович Вайль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Полки привезли через две недели.
Достаточно было снять оберточную бумагу, чтобы убедиться, что из принесенных досок проще сколотить гроб, чем собрать книжные полки. Уж больно они были разные. Все компоненты будущей мебели отличались друг от друга высотой, шириной, ужиной и что там еще у них есть. Составленные вместе стенки сходились на конус. Для тех, кто не понимает трагичности этой формы, поясним, что верхние полки не влезали, а нижние выпадали. К тому же дырки для креплений были разбросаны с романтической прихотливостью. Создавалось впечатление, что столяр пользовался не эвклидовой геометрией, а геометрией Лобачевского, у которого параллельные прямые пересекаются и вообще делают что хотят.
Продолжать эту грустную сагу можно было бы еще долго, но проще будет сказать, что после двенадцати телефонных разговоров, в которых участвовало множество людей, включая одного знакомого переводчика из ООН, книжные полки были частично заменены, частично перепилены, частично на них махнули рукой. Поседевший хозяин освободил семью от книжных завалов, а себя от приобретательской страсти. Рассказывая с такой неприличной дотошностью о своих злоключениях в сфере быта, мы понимаем, что совершаем злостный плагиат. Истории, подобные этой, в изобилии печатаются советскими газетами. Они составляли излюбленное чтение на родине. Определенную пикантность нашей истории придает только место действия. Все-таки она произошла в Манхэттене, а не в Воронеже. И участвовали в ней акулы капитала, а не передовики социалистического соревнования.
Чтобы плагиат был полным и уголовно наказуемым, нам следовало бы написать, что этот случай представляет собой отдельный недостаток на фоне всеобщих побед.
Но он не представляет.
Совсем недавно наш знакомый купил себе новую машину с говорящим устройством. Вежливый голос откуда-то из радиатора сообщал шоферу о всех неполадках. Через неделю он грустно сказал, что в автомобиле барахлит зажигание. И правда, машина не заводилась.
После ремонта голос стал заверять, что все в порядке, но машина заводилась через раз. Оказалось, что слесари вместо починки электрических цепей заменили говорящее устройство.
Ощутив на своей шкуре гримасы капитализма, мы с сочувствием отнеслись к другим жертвам американской экономики. И тут оказалось, что мы в большой компании. В одном ряду — и наши неприятности с мебелью, и авария «Челленджера» >, и растущий торговый дефицит, и падение престижа этикетки «Made in USA».
Помните ли вы эту вожделенную наклейку? Помните ли вы тот благостный трепет, который охватывал нас — москвичей, одесситов, рижан — при виде этих скромных букв? Где бы мы их ни прочли — на рубашке или обертке жвачки, на авторучке или солнечных очках — для нас такая этикетка означала истинный знак качества. Не только этого конкретного продукта, а вообще — качества жизни, качества социально- экономического строя, качества, грубо говоря, капиталистической системы производства.
В середине 70-х годов гордые капитаны американской индустрии обратились к своему народу с унизительной просьбой: «Покупайте американское!» То есть покупайте вещи с этикеткой «Made in USA» не потому, что эти вещи лучшие, а потому, что они сделаны на вашей родине. Потому что, пренебрегая отечественным товаром, вы лишаете американцев рабочих мест, а Америку — силы и влияния.
Но американцы слишком практичны, чтобы позволять патриотизму вмешиваться в семейный бюджет. Флажок они купят звездно-полосатый, а телевизор японский. И как их в этом винить, если японский телевизор лучше и надежней американского.
Сегодня Япония успешно конкурирует с США на местном рынке в таких важных отраслях промышленности, как автомобилестроение, производство стали, судостроение, бытовая электроника.
Уже успел возникнуть психологический стереотип недоверия к отечественному производству. На этот стереотип работают и катастрофы вроде той, что случилась с «Челленджером», или тех, что произошли с десятками американских самолетов.
Сегодня Америка делает отчаянные усилия, чтобы понять, как США утратили свой экономический престиж. В каждой компании изучается опыт японской организации производства. Это дает свои результаты. Вот поразительный пример. Американская компания «Моторола» изготовляла телевизоры, в которых приходилось 180 дефектов на каждые 100 штук. Фирму эту купили японцы, поменяли только менеджмент[20] и название — «Квазар», — и дефектов стало всего 4 (четыре) на каждые сто телевизоров.
Одни социологи винят во всем технологию. Почему, говорят они, мы платим лишние деньги за вещи с наклейкой «Сделано вручную»? Потому что конвейерное производство обезличивает товар.
В огромных фирмах сегодняшней Америки расстояние между тем, кто производит товар, и тем, кто им пользуется, колоссально. Рабочий и покупатель никак не связаны. А управляющие компаниями просто не реагируют на жалобы. Да никто толком и не знает, кто именно произвел товар.
Вместо того чтобы улучшить качество продукции, крупные фирмы используют другой метод — рекламу. Действительно, проще и дешевле показать «коммершелз», чем ввести систему контроля.
По этому поводу Авраам Линкольн сказал: «Нельзя дурачить весь народ все время». И правда, сколько бы нам ни показывали восхищенных потребителей кофе «максвелл», мы все равно знаем, что итальянское «эспрессо» лучше.
В провалах американской экономики виновата и техническая революция. Как любая революция, она развращает людей. Скажем, невинный калькулятор разучил Америку считать. Мы сами видели, как продавщица прибавляла к десяти десять на машине. Сложная электронная установка позволяет секретарше не знать грамматики. Компьютер избавляет агента бюро путешествий от необходимости обладать знанием географии.
Гениальные компьютеры вообще прибавили немало страданий клиенту. Связь человека с бездушной машиной отнюдь не безболезненна. Однажды мы получили счет на книгу, которую не заказывали и не получали. Мы вежливо об этом известили компанию и забыли о счете. Но через месяц пришло письмо, в котором нам велели немедленно заплатить. Потом началась вакханалия. Почта приносила письма всех сортов. Нам льстили, упрашивали, потом угрожали. Сначала речь шла о судебном процессе, затем о тюрьме, каторге, депортации. Под конец тон стал совсем фамильярным. Нам писали, что
