ДОЧКИ-МАТЕРИ. Третий лишний? - Каролин Эльячефф

Даже перо Бруно Беттельгейма не долго сопротивляется противоположной точке зрения. В заключение анализа «Белоснежки» он утверждает – без какого-либо намека на противоречие со своей предшествующей интерпретацией, – что «родители, которые, по примеру королевы, реализуют в действиях проистекающую из Эдипова комплекса ревность, рискуют разрушить собственного ребенка и обречены разрушить сами себя». То есть ревнивые матери все-таки существуют...

Для матерей нарциссического типа существует и другой – менее смертоносный, но не менее проблематичный способ уклониться от опасности, которую для них представляют собой дочери: они их «омолаживают», чтобы избежать возрастного контраста и сравнения с ними, создавая таким образом иллюзию, что течение време ни магически замедлилось или вовсе остановилось. Как королева в «Белоснежке», госпожа Дезорм в романе «Франсуа Горбатый» графини де Сегюр (урожденной Ростопчиной), прибегает к этому средству задолго до начала пубертата у Кристины, которая родилась через год после свадьбы, когда мадам Дезорм было двадцать два года:

«– Как ты выросла! Я так счастлива, что у меня такая большая девочка! Ты выглядишь на все десять лет!

– Да, и мне как раз исполнилось десять, неделю назад.

– Что за глупость! Тебе – десять лет?! Тебе всего восемь!

– Да нет, мама, мне уже десять.

– Как ты можешь знать свой возраст лучше, чем я? Я тебе говорю, что тебе восемь лет, и я запрещаю говорить что-либо другое. Так как мне только двадцать три, тебе не может быть больше восьми лет».

Такой способ действия в наши дни может показаться устарелым, хотя он вовсе не остался в далеком прошлом. Женщины на шестом десятке все еще с досадой рассказывают, как матери заставляли их носить детские гольфы, когда их подружки уже носили чулки, или отказывались покупать им бюстгальтер, будто у них все еще не выросла грудь, не позволяя дочерям носить соответствующие их возрасту вещи. Так их матери создавали иллюзию, будто они могут остановить время. Современные женщины, которые отказываются стареть, ухищряются размыть границы между поколениями иными способами: они одевают маленьких дочерей, как взрослых женщин, а когда те вырастают, они сами начинают одеваться, как вечные подростки. Тому свидетельствуют многочисленные марки нижнего белья для детей, или одежды, изначально предназначенные подросткам, которые покупают женщины гораздо более старшего возраста. Уже в шестидесятых годах Хелен Дейч отмечала эти идентификационные подмены.

Другие еще и снимаются в женских журналах в сопровождении своих взрослых дочерей, обеспечивая рекламу не только стиля «унисекс» и «унидженерейшн», по которому трудно определить, то ли он призван придать более зрелый вид молодым женщинам, то ли омолодить более зрелых. Важно, конечно же, то, что можно ошибиться.

Но кто тот судья, кто должен на них смотреть и оценивать эти образы одинаково молодых и одинаково красивых женщин, каков бы ни был их подлинный возраст? Читатель ли это, или, вернее, анонимная и безразличная читательница, рассеянно перелистывающая страницы? Но если этот взгляд сравнивает и оценивает, если это – жадный взгляд мужчины, реального или потенциального любовника матери или дочери? Тогда сравнение перерастает в соревнование, игра «найди десять отличий» – или «нарциссизм маленьких отличий» – становится серьезной: она перестает быть игрой и превращается в соперничество, в рамках инцеста второго типа. Однако, этот тип ревности – «Разве она красивее меня?» – между матерью и дочерью особенно разрушителен, потому что переводит в соперничество то, что должно быть передачей эстафеты.

Это как раз то, что происходит между очень красивой женщиной – матерью, госпожой Мартино-Гули из романа «Немилость» Николь Авриль и ее старшей дочерью Алис, чья красота проявляется постепенно и, возможно, превзойдет материнскую. Сцена, которая живописует, как красота дочери может затмить материнскую, в отличие от «Белоснежки» без посредничества зеркала, протекает на глазах у отнюдь не нейтрального свидетеля, так как речь идет о любовнике матери:

«По сравнению с этой кожей, открытой солнцу, ветру, волнам и потому очень упругой, так плотно обтягивающей каждый мускул, что невозможно было допустить даже мысли о каких-либо недостатках, несколько чрезмерный загар Элизы приобретал слегка пожухлый оттенок. Прекрасная госпожа Мартино-Гули мгновенно почувствовала, что ее красота отныне перестала быть совершенной и главной сутью ее существования, что теперь достаточно будет одного взгляда, например того же Винсента, чтобы перевести ее в категорию всего лишь соблазнительных созданий, или, что еще хуже, в категорию женщин, о которых говорят «все еще красива». На нимейском пляже, в десять часов утра, Элиза Мартино-Гули перестала быть несравненной».

Ее молодой любовник в конце концов переметнется к дочери, спровоцировав таким образом ситуацию инцеста второго типа. Раздавленная этим предательством, не в силах ни соперничать с собственной дочерью, ни высказать свою ревность, мать покончит с собой, спровоцировав несчастный случай, и в этой автокатастрофе погибнет и ее муж.

Пора, когда дочь получает, в свою очередь, доступ к сексуальности, в то время как мать приближается к старению, это также пора резкого переворота, в котором материнская ревность – страх потерять того, кто утверждал ее собственное превосходство, оборачивается завистью и опасениями, что другая обладает тем, чего у нее самой нет и больше не будет. Слишком рано отказавшаяся от сексуальности или неудовлетворенная мать сильно подвержена зависти ко всем остальным женщинам, которые, как ей кажется, в полной мере реализуют и наслаждаются этим аспектом жизни. Если же эта другая женщина – ее собственная дочь, эта зависть оказывается еще более потаенной, еще менее выразимой, чем все другие виды зависти, потому что она сексуально окрашена и касается самого близкого к ней существа, с которым, напротив, следовало бы объединиться и действовать сообща.

Описание материнской ревности, которую вызывает сексуальность дочери, мы находим в романе Арундати Роя «Бог мелочей» (1997). Конечно, речь не идет о западной цивилизации в чистом виде, но эта семья из Керала благодаря двум бракам несет одновременно отпечаток христианства и английской культуры. Сын женат на чистокровной англичанке, а дочь замужем за англичанином, живущим в Индии. Мать, которую зовут Мамаши, пожилая женщина, происходящая из хорошей семьи, не может принять связь своей разведенной дочери Аммю, которая сама стала матерью, с неприкасаемым: «Спариваются, как животные», – подумала Мамаши, чувствуя тошноту, – «как кобель с сучкой в период течки». Она с легкостью закрывала глаза на похождения сына и его «мужские потребности», но неконтролируемая ярость, которую она испытывала по отношению к дочери, от этого не уменьшалась. Так она клеймила полностью все поколение [...], всю семью, которую она поставила на колени».

Немного позже Аммю предстоит испытать «волны сексуальной ревности, которые исходили от Мамаши». Но все это таится в зоне невыразимого. И если ревность молодой матери к своей дочери-ребенку принято полностью отрицать, то какому же табу должна подвергаться зависть стареющей матери к своей взрослой дочери?

Глава 16. Несправедливые матери

Золушка, как и Белоснежка, была жертвой ревнивой мачехи. Но она страдает не только от этой материнской ревности, вдобавок ею систематически помыкают ее сводные сестры, несмотря на собственные бесчисленные недостатки. Очевидно, что Золушка страдает не столько от презрения сводных сестер, тоже завидующих ее красоте, сколько от отсутствия защиты со стороны той, кто занимает место ее матери. Мачеха не только не препятствует дурному обращению, но и потворствует ему, и сама обращается с Золушкой далеко не лучшим образом, чтобы та смогла пережить многочисленные несправедливости: пристрастность мачехи, несоответствие между заслугами и тем, как с ней обращаются. Чтобы воодушевить Золушку, к ней «приглашается хорошая мать» – добрая фея, которая стала ей крестной матерью. Блестящие результаты ее вмешательства всем хорошо известны.

Но если мать отдает предпочтение той из сестер, которая уже получила преимущество и одарена природой, то она рискует усугубить объективную несправедливость, и возможно, из-за собственной пристрастности, навлечь на нее гнев сестер, возмущенных этой двойной несправедливостью, так как они не могут предъявить претензии настоящей виновнице – самой природе. Так «сама природа» допускает иногда возмутительную несправедливость, что иллюстрирует пример Изабель и Алис, двух сестер из романа «Немилость»: «Алис была красива, и это само по себе поднимало ее на высоту гораздо большую, чем лестничный пролет, благодаря своей уникальной грации. Чтобы произвести впечатление, ей ничего не надо было делать, ничего не надо было говорить, ей достаточно было просто быть, и у подножия лестницы ее сестра-дурнушка рассматривала ее, как другие созерцают святой образ».