Час Самайна - Сергей Пономаренко

— Завидую я вам, — искренне сказала Женя. — Быть зна­комой с самим Сергеем Есениным... Какой он? Неужели скан­далист, как пишут в газетах и рассказывают сплетники?

— Просто он весь на виду... Что думает, то и говорит. Правда, его поступки... Некоторые из них трудно понять. .. Но если он участвует в скандале, то не ради ссоры, а чтобы добиться справедливости.

— Галя, извините, но, похоже, вы влюблены в Есенина.

— Да, я люблю Сергея Есенина. До Сергея я не любила никого... Думала, что мне это не дано. Да и не хотела. Но Есенин... Когда разобралась в своем чувстве, то поняла, что всем могу пожертвовать ради него, даже принципом не выходить замуж... Отдать тело — чего до тех пор не могла даже представить, — теперь не только могу, но и хочу этого! Знала, что этим сразу же поставлю крест на своей мечте о независимости, и — подчинилась... Настоящая любовь — это жертва!

— А он знает... о вашем чувстве к нему?

— Теперь уже знает... Знаете, а Сережа был женат... Когда он развелся с Зинаидой Райх, своей второй женой, ему негде было жить, и он жил у меня. Это было прекрасное время! Знаю, что буду любить еще и еще, не один раз загорится кровь, но так я никого не буду любить — всем существом, ничего не оставив для себя, все отдавая. И никогда не пожалею, что так было! Хотя сейчас скорее больно, чем хорошо. Но «радость — страдание — это одно». Знаю, что в будущем буду бороться с этим чувством и разогревать в себе малейшее расположение к другим, лишь бы освободиться от Сергея, от этой блажи, этой болезни...

— Он на ваше чувство не ответил?

— Все складывалось хорошо. Он жил у меня, мы проводили много времени вместе. Казалось, что пришло взаимопонима­ние и что я ему небезразлична. Но ровно год назад, в день своего рождения, он зашел в мастерскую художника Якулова. Собралась компания... После выступления к Якулову привез­ли известную американскую танцовщицу Айседору Дункан. Она прямо с вечеринки увезла Есенина к себе... Больше он ко мне не вернулся. А я попала в клинику нервных болезней.

— Вы к этой танцовщице испытываете ревность?

— Хотела бы я знать, кто сказал, что можно не быть ревнивым! Ей-богу, хотела бы посмотреть на этого идиота! Ерунда! Можно великолепно владеть собой, можно не подавать вида, более того, разыгрывать счастливую, когда чувствуешь, что на самом деле ты вторая. Можно, наконец, себя обманывать, но все-таки, если любишь по-настоящему, нельзя быть спокой­ной, когда любимый восхищенно смотрит на другую. Значит, мало любишь. Нельзя знать, что он кого-то предпочитает тебе, и не испытывать от этого боли. Словно тонешь в этом чувстве... Знаю одно — глупостей я себе не позволю. Но что тону, захлебываясь, и хочу выпутаться — мне и вовсе ясно. И если бы кроме меня была — это еще ничего. И это очень хорошо. Но только она... И все же буду любить его, буду крот­кой и преданной, несмотря на страдания и унижения.

Книга юности закрыта,Вся, увы, уж прочтена.И окончилась навекиЯсной радости весна...

Уехал, улетел с Айседорой этой весной. Она вернется, как ска­зали в студии, через год. Значит, и он тоже. Как ждать, когда внутри все горит? Я больна... Такая тоска по нему... Как вер­ная собака, когда хозяин ушел, положила бы голову и лежала, ждала его возвращения.

Галя заплакала, Женя, как могла, успокаивала ее. Чтобы поменять тему, сказала:

— А знаете, Галя, вернувшись в Петроград, я получила пись­мо от Яши Блюмкина!

— И вы все бросили и примчались сюда, чтобы его увидеть? Вы такая же сумасшедшая, как и я!

— К сожалению, в моей жизни произошли печальные со­бытия, и мне захотелось сменить город... Последние пять лет я это часто делаю. — И Женя рассказала о смерти матери и обо всем, что произошло с ней в Петрограде.

—  Примите мои соболезнования... Я понимаю, как вам тяжело, но, к сожалению, должна сообщить неприятную новость. Дело в том, что Яков Блюмкин не так давно женился на Татьяне Файнерман, дочери известного толстовца Тенеромо. Семейка еще та... Ее папаша, известный «плодовитый» писатель, в результате шапочного знакомства с Толстым произвел на свет невообразимое количество брошюр и статей. В его честь жур­налисты даже выражение придумали — «тенеромить». Дочь вся в отца! Отучившись в медицинском, она после замужества по­чувствовала тягу к искусству, и теперь они с Блюмкиным пы­таются заниматься литературой. Блюмкин сейчас в секретариа­те у Троцкого, особо доверенное лицо, живут у поэта Кусикова.

— А я и не рассчитывала на что-то... Если любишь, живешь этим человеком, ощущая его каждую секунду. Как бы он ни был далеко, мыслями ты всегда рядом. Но он смог летом де­вятнадцатого года просто уйти, не обернувшись, не попытав­шись выяснить, что со мной... А ведь я уехала в Украину ради него, терпела лишения, рисковала жизнью. Когда тяжело ра­ненный лежал в больнице, кормила с ложечки. А он ушел и вы­черкнул меня из своей жизни. Во мне все давно перегорело, от прежних чувств остался только уголь. Что я чувствую, узнав о его женитьбе? Только досаду. И понимаю, что письмо он мне отправил, будучи, очевидно, сильно пьян.

— Женя, не переживайте так. Давайте выпьем за любовь! Она не всегда бывает счастливой...

— А я и не переживаю. Что касается любви... Может, по- другому быть не может? Мне что, чувства мои перегорели... А у вас они еще полыхают...

— Да, но мое отношение ко всему преобразилось, именно преобразилось. Я поняла, что в жизни не один Есенин. Что его можно и нужно любить как главное, но любить бескорыстно, не жадной любовью, ожидающей чего-то в ответ, а так, как любишь, к примеру, лес, — не требуя, чтобы он жил, сообра­зуясь со мной, или был там, где я. Вы меня понимаете?

— Да, но я бы так не смогла.

— Никто из нас не может сказать, что может, что нет. Оста­вим эмоции, чувства в стороне, поговорим о... Пожалуй, нам пора уже быть на «ты», после того потока душевных страстей, который мы вылили друг на друга. Не возражаешь?

— Нет, Галя, с большим удовольствием.

— Поговорим о тебе. Понимаю, что обратно в Питер тебе в ближайшее время вернуться не захочется. Я права?

— Меня ничего туда не тянет.

— Тебе надо устроиться на работу. Что ты заканчивала, какая у тебя специальность?

— Перед революцией окончила курсы машинисток, работала по специальности в банке. В Киеве была санитаркой, в Инсти­туте мозга — ассистенткой, помогала проводить опыты. В Мурмане и в экспедиции приходилось заниматься всем понемногу.

— Перечень длинный, но не впечатляющий. Трудновато будет... Хотя есть идея. Работа с перспективой получить соб­ственное жилье. Пусть нескоро, но если продержишься, то точно... Пойдешь на мое место — я как раз увольняюсь, пе­рехожу в газету «Беднота».

— А что за работа?

— Потребуются рекомендации... Одну дам я, вторую найду, есть кого попросить... В секретариат ГПУ!

— Ты что, работаешь в ВЧК?!

— Пока работаю... Секретарем. Работа очень ответствен­ная, непростая. Между прочим, Блюмкин до секретариата Троцкого работал в ВЧК.

— Мне бы что-нибудь попроще... Что-то не тянет в это учреждение... Уж очень мрачная у него репутация... Извини, Галя, вырвалось.

— Тем не менее, Женя, туда попасть непросто. Рекомендуя тебя, я очень рискую, ведь в случае чего мне придется нести за тебя ответственность... Там рекомендация — очень серь­езное дело. Впрочем, как хочешь... Поищем тебе другую ра­боту, но сразу скажу, это будет сложно. Жить будешь здесь. Видишь, какие у меня хоромы — целых две комнаты!

— Это ты в ГПУ получила?

— Они распределением квартир не занимаются, но подоб­ные вопросы для своих сотрудников решают быстрее, чем в других учреждениях.

— Галя, я подумаю, но, скорее всего откажусь. Не хочется мне там работать.

Через месяц Женя уже работала в ГПУ секретарем, а Галя пе­решла в редакцию газеты «Беднота». Впрочем, ничем страш­ным и опасным заниматься ей не приходилось. Печатала на машинке, как в любом другом учреждении, только эта инфор­мация была секретной, и в случае чего Женю могли привлечь за ее разглашение. Жила у Гали. Часто ходили в кафе «Стойло Пегаса» на выступления поэтов-имажинистов.

Было в Гале что-то необычное. То тихая и скромная, а то найдет на нее — и такое порой вытворяет... Однажды, не пре­дупредив, она затащила Женю на квартиру к Якову Блюмкину. Зашли большой «поэтической» компанией, и Блюмкин не сра­зу разглядел Женю. Надо отдать ему должное, когда узнал, то по-приятельски кивнул и спросил:

— Как дела, Женя? Давно здесь?

А Женя просто онемела. У Якова была большая комната, в которой он проживал с женой Татьяной. Она Жене не понравилась: манерная, много о себе воображающая. Женя ей тоже не понравилась — почему-то из всей компании она ее сразу выделила.

Яков встретил гостей в красном шелковом халате и турецкой феске, посасывая длинный чубук, от которого шел приятный аромат. В комнате было много удивительных вещей:  кальян, сабли на восточном шерстяном ковре, висящем на стене, инкрустированное с позолотой резное кресло красного дерева, тоже явно восточного происхождения. По рассказам Якова, краем уха услышанным Женей, его очень сильно по­мотало по белому свету.