Война и мир в отдельно взятой школе - Булат Альфредович Ханов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Голограмма священника исчезла со звонким издевательским хлопком. Баздеев в очередной раз вздохнул и продолжил свой затянувшийся доклад:
— У нас все под контролем. Наш агент уже несколько лет постоянно рядом с сыном Служителя. На днях мы нашли его дочь. Уверен, что вот-вот проявится и третий ребенок. Мы просим немедленно прекратить сносить здания. Еще раз повторяю: это тонкие материи, неподвластные нашему разуму. Вы спугнете источник. Сорвете обряд. Вода и так уже отступила. Дуб засох. Нам все время мешают. Подставляют. Как тогда с артистом.
Лошадиное лицо перешло на крик:
— Вот только про артиста сейчас давайте не будем! У нас коллапс в стране, Хозяин в коме, а он мне про артиста тут будет напоминать, етить твою налево. Калачёвку оцепим, всех выселим, воду эту из-под земли достанем, обряд проведем, Хозяина вернем. Да, генерал?
Военный оживился:
— Да, Сергей Иваныч, правильно ты все сказал. Давно пора. От этих шарлатанов никакой пользы. Мы в два счета тут с тобой порядок наведем.
— Вы навели уже. — Седой привстал, с грохотом отодвинув кресло. — Вы водокачку зачем взорвали? Думали, оттуда сразу чудесный источник забьет?
— Спокойно, спокойно! Я все понял. — Куратор воздел к потолку коротенькие ручки. — Врачи говорят, у нас есть три дня. Это значит, что за три дня мы должны спасти ситуацию. На три дня я замораживаю снос Калачёвки. За это время Центр «Ы» должен найти недостающие компоненты для реинкарнации. Используйте все доступные вам средства. Всем все понятно?
— Я подчиняюсь только Хозяину, — сказал генерал, и его голограмма схлопнулась.
— Глупейшее из решений, — процедило лошадиное лицо на прощание.
— Не парьтесь. Эти упрямые ослы — моя проблема, — доверительным тоном обратился к седому и Баздееву куратор, — у них уровень доступа — семь. У нас с вами девять. Я дал вам карт-бланш. За это вы устроите мне встречу с Платоном в этой вашей аномальной зоне. Сегодня вечером. Время сообщу позднее.
Седой и Баздеев переглянулись.
— Только не надо мне рассказывать про галлюциногенную плесень в подвалах Калачёвки. Я точно знаю, что Шергины с ним там общались. С ним или с его духом. Неважно. Мне тоже надо. Срочно. Да-да, я много чего знаю. Работа такая. И вот еще что. Вы торопи́тесь, но не чрезмерно. Излишняя спешка нам не нужна. Мы же не блох тут ловим. Понятно? Нельзя напортачить. Судьба Родины у вас в руках. Кстати, что там было про детей и обряд, Осип? Три ребенка — это как-то связано с жертвоприношением? Вдруг мы не найдем третьего ребенка Безносова? Может, племянница сгодится для обряда? Проработайте все варианты. Ну, это я так, на всякий случай спросил. В общем, до вечера. Успехов нам.
В классе осталась только одна неподвижная голограмма. Седой молчал. Баздеев молчал в унисон.
— Перейди-ка на десятку, — взорвал тишину седой и растворился в воздухе. Баздеев нажал клавишу, и его чемоданчик озарился зеленым светом, наполнив класс ровным жужжанием бормашины. Баздеев вставил в уши костяные наушники.
— Вот так вот, Ося. Вот с кем мы работаем. Но мы с тобой знали это. И значит, мы все сделаем правильно. И Петьку им не сдадим.
— Ну, Игорь Николаевич. Если не куратор этот, то федералы до Безноса точно доберутся. Но поборемся, конечно, — устало сказал Баздеев. — Главное, чтобы они до Лизы Дейнен не добрались. Представляете, каких дел они могут с ее помощью натворить?
— Уверен, что они о ней ничего не знают?
— Уже нет. Ни в чем не уверен. К тому же, пока я тут перед куратором выступал, Шерга свое собрание проводила. И что она там со своей раздвоенностью придумала, я пока не знаю. Шеф! Эту тему нельзя ни на минуту из-под контроля выпускать. Конец связи. Жду вашего сигнала.
Баздеев выключил передатчик. В дверь кабинета литературы постучали. Сначала три раза робко. Потом три раза настойчиво. Баздеев положил наушники в дипломат и закрыл его. Подошел к дверям, но разумно встал не напротив, а рядом.
— Осип Алексеич, это я. Откройте. Нам срочно нужно поговорить. Я знаю, вы тут, — раздался из-за дверей высокий ломающийся мальчишеский голос.
Глава 16
Волна
Артем Ляхович[32]
…Светло? Что за свет, откуда светит? Белым, зябким таким. И там тоже полыхало, но только не белым, нет…
И снова Он увидел, как вживую, багровые отсветы во тьме, лица с лопнувшими глазами, сожмаканные криком в комья боли… И Голос.
Что он рокотал Ему, этот Голос? Что-то важное. Нестерпимо, смертельно важное. Что-то такое, важнее чего просто нет и не могло быть, вот даже в четырнадцатом, когда…
Стоп.
Белый свет. Совсем белый, молочный, без желтизны, без огненных бликов. Бесплотный вездесущий свет.
«Я что, — мелькнула пугливая мысль, — я… в раю, что ли?
Выходит, этот Голос просто… ну, понтовал? Вроде как я тогда с этой Украиной? — холодел Он, вглядываясь в зябкую белизну. — Выходит, все-таки…
О господи! Значит, вот как. Значит… но за что-то же я попал сюда. Так просто сюда фиг попадешь, это тебе не твое расейское судилово, тут не отбояришься. Раз уж взяли в рай-то…
Ну, окей. А что я хорошего сделал? — выплыл неизбежный вопрос. — Неужели… Ха!»
Он и правда хохотнул (смешок больно царапнул горло). Из белого тумана тут же проступили силуэты — один, другой… «Ангелы, — понял Он и хохотнул снова. — Выходит, вот это вот все, что Его пиарщики напиарили про скрепы, про духовность и так далее, — оно таки правда? И Он действительно оплот и последняя надежда? А я ведь знал, — понимал Он и хохотал снова и снова. — Всегда знал и понимал, что мне уготована эта, как ее… Ну, великая роль. Что не только ради бабок… потому как — что бабки? Раз — и нету их; а это ведь вечное. Недаром на слезы прошибло, когда второй раз выбирали, — всхлипнул Он, — а то, что мухли были, — так ради добра же. Ради высшего, вселенского добра.
А ангелы, кстати, совсем не такие, как их рисуют. В белом, да, но вроде бы халаты на них какие-то, а не вот это, ниспадающее. У одного вообще очки и… и телефон у уха.
Что, и здесь?»
— Василь Григорьич! Василь Григорьич! Алё! Очнулся он! Вышел из комы! Да! Да!.. — орал ангел.
И хоть суетливый фальцет его был совсем не похож на Голос, почему-то разом вспомнились слова, слышанные там:
— Не
