Время жизни - Роман Корнеев

Я сунулся в тренировочный зал, там были какие-то завсегдатаи, однако где Мартин, никто не знал. На меня косились, мой вид и правда внушал опасения, так что я поспешил убраться. Сначала хотел оставить записку, потом бросить ему в оффлайн мессидж, однако метроном внутри меня уже торопил, громыхая набатом, и я решил оставить этот разговор на потом. Пусть вернется, поговорим. Все равно он ай-би не пользуется, без толку все.

Так ничего толком не добившись и ни о чем не разузнав, я потащился домой. К ногам у меня как будто камней навязали – ввалившись в нашу квартирку, я рухнул на кровать, даже не раздеваясь. Мама со вздохами помогла мне раздеться, потом покормила чем-то, что-то говорила… не помню.

Оказывается, можно жить, пропитываясь болью пополам с тоской о потерянной любви. Некоторые назовут то, что пережил в те недели я, не жизнью – существованием на грани выживания. Неправда. Для меня это было жизнью, потому что ничего другого взамен у меня не было. Только смерть. Но смерть уже тогда справедливо казалась мне путем не упокоения, а лишних страданий. Я знал, о чем эта притча.

Вернулся я из небытия моей личной боли однажды утром. Нет, она не отступила. Но я сразу понял, что все, больше не будет так, как было, все будет по-другому. Потому что мне не пришлось вставать, чтобы понять, с мамой что-то не так.

Мир вокруг меня больше не был шершавой бетонной крошкой по оголенным нервам. Он стал, раз и навсегда, хрустальным лабиринтом огней. Хрупким, нежным. Живым.

Потому что вокруг жило все – неживое жило по-своему, живое же расцветало такими красками, что впору было расплакаться. И одной из этих красок – неизбежным финалом хрустальных переливов радуги – был серый цвет смерти. Когда смазываются краски. Когда замирает жизнь, покидая этот мир навсегда. Отправляясь к вечному свету, что окутывает глубины космоса.

Умирала моя мама.

Она сидела ко мне спиной, ясно различимая через бездушные стены бетонной коробки, облокотясь о край стола, и смотрела на мельтешащий за окном рой злых белых мух. Мысли ее были не о черной кляксе разворачивающейся в ней машине раковой опухоли, она думала о чем-то очень хорошем. Что было в ее жизни прежде. Чего ей так недоставало сейчас.

Упала она неожиданно даже для моего внутреннего зрения. Вот ее умирание еще сидело внутри спокойно и тихо, а вот уже взяло верх. Я не успел подхватить ее на руки, сквозь пожар в мышцах пытаясь прорваться туда, к ней. Я не успел, а она упала, легко и беззвучно, как ложится первый осенний снег.

Я стоял над ней, не смея ее тормошить. К чему эти рефлекторные движения. Мне не было дано ей помочь. Мама. Прости меня, я не мог это исправить. У меня был свой ад, у тебя свой. Но мне суждено было пройти сквозь него к новой жизни, а тебе, похоже, нет.

Я сделал шаг назад, протянул руку, вызвал по настенному терминалу муниципальных спасателей – врачей из корпоративных страховых клиник нам не было положено по статусу. Прошло полтора часа, прежде чем они прибыли. Обычное наземное корыто. Двое санитаров обколотого вида, с помповыми ружьями «для безопасности», медичка с полупустым ранцем.

– У мамы рак, точнее не знаю.

Сострадания от них было не допроситься. У них таких случаев по двадцать на дню бывает. Только и хватило уделить внимание проверке социальных полисов – моего и мамы, связаться с диспетчером, принять решение.

– Мы положим вашу мать в стационар. Вот адрес. Загляните туда сегодня же. Нужны лекарства. И еще… – медичка смерила меня холодным взглядом, – если есть финансовая возможность – переведите ее в место поприличнее. Взрослые еще в семье есть? Родственники? Ладно. Подняли, понесли.

Я быстро оделся, догнал каталку уже во дворе, мама оставалась без сознания, дышала мелко и неровно. Я хотел было сунуться следом за ней в машину, но меня вытолкнули с коротким «не положено». Дверца хлопнула и растворилась в толще взбаламученного снежного марева.

Пришлось вернуться.

Поднимаясь на нерасторопном скрипучем лифте, я пытался в уме прикинуть, сколько оставалось денег на наших соцсчетах, и радовался одному лишь тому, что маме не пришло в голову вызывать медиков мне.

Хлопнула дверь. Услужливый терминал высветил мне нужные цифры, не густо. Но на первое время должно хватить. Нужно только подписать доверенность на расходование с моей части счета.

Странно, но все эти суматошные метания меня словно напрочь отключили от необходимости терпеть какую-то боль, вспоминать кого-то. Мысли не метались, а нескончаемый не проходящий вопль нервных окончаний стал чужим. Что мне до этого всего. Мне есть о ком сейчас заботиться. Не о себе, нет.

Ближе к вечеру я уже подходил к больнице, что была указана на карточке. Я рассчитывал на худшее, но никто ничего не перепутал, маму привезли именно сюда. Да, поместили в реанимацию, к ней сейчас нельзя. И доктор занят. Вам ответят на вопросы позже. Вы же знаете, у нас вечный недокомплект. Да, вот лист необходимых медикаментов и процедур. Тут красным выделено жизненно важное, все уже сделано, не беспокойтесь. Да, вычтено до кредитного лимита. Но чтобы в этом был какой-то смысл, нужен второй этап – вот оно тут зеленым, видите. На них денег соцпакета не хватит. Ах, еще ваш? Ладно, распишитесь здесь. Вашу карточку, пожалуйста.

Я наблюдал за этой натужной суетой, а сам уже не мог видеть эти проклятые цифры. За ними была не жизнь – я видел, что творилось в организме матери, но это была надежда протянуть еще хоть сколько-то без боли. Дать нам обоим последнюю возможность поговорить. Вот чего я хотел.

В длинном, бесконечно длинном списке процедур тех из них, которые продолжали бы выполняться даже без денег на счету, было до слез мало. При желании мама даже будет некоторое время в сознании. Нужно было испытать то, что испытывал все эти недели я, чтобы не пожелать такого никому. Это была бесплатная, гарантированная любому в современной Европе, полноценная, чудовищная, подпитанная глюкозой из капельницы агония.

Да, как только вашей матери станет лучше, мы вас тут же вызовем. Посидите…

К черту.

Я заковылял к выходу, кляня себя за беспомощность. Нужен банковский терминал. Желательно, принадлежащий «Эрикссону». Там лежали переведенные со счета в «Джи-И» заветные деньги, которые достались мне после того печального опыта работы на наемном рынке и которые я с тех пор так и не трогал. Пригодились. Более важного повода не будет.

Долго таскаться по заснеженному городу не пришлось – на втором уровне соседней башни сверкал знакомый логотип.

И деньги тоже оказались на месте. Даже с хорошими процентами.

Два звонка в медицинские центры с хорошими рекомендациями в сетях – свободные места экстренной терапии в отделениях онкологии оказались лишь в одном из них. Суммы, которые мне при этом назывались, были вполне умеренными – «условно бесплатные» лекарства по соцпакету обходились мне всего в полтора раза дешевле, к чему в довесок прилагались еще и привычные поговорки про лечить-калечить. Через полчаса я снова был в муниципальной больнице и под скучающим взглядом дежурной оформлял перевод.

– С чего вы вообще взяли, что у нее онкология? Сейчас такой грипп гуля…

По ненависти мой взгляд, наверное, побил бы в тот миг мировой рекорд.

– Но анализы же даже еще не все поступили, еще ничего не известно…

– Через полчаса ее заберут. Будут проволочки – ждите иска. Против вас лично.

Я ушел, сквозь волну накатившей на меня звериной ярости уже почти забыв о своем в клочья разодранном изнутри теле. Нужно было отвлечься, пойти куда-нибудь… в синескоп, постараться там отвлечься. Не дать себе погрузиться снова в этот туман. Пусть будет вокруг эта хрустальная жизнь. А что поделать с собой, я придумаю.

Однако никуда я не собрался. У привычной рамки сканера я остановился, поднял глаза и понял, что ноги меня привели домой.

Поднимаясь на знакомом до тошноты раздолбанном лифте, я все пытался понять, что же со мной происходит, что происходит со всем вокруг меня. Мама была лишь частью того, что подняло меня из ступора.

Второй частью, неожиданно для себя понял я, была Кора.

Она была здесь. Со мной.

Она сидела на этой кухне, пила чай, гладила меня по голове, а я рассказывал, как тяжело мне сейчас на душе и как там мама.

Она даже что-то говорила, только не расслышать что. За стуком сердца. За сладкой тоской в груди.

Я ничего не придумывал. Она была здесь. Весь мир был для меня раскрытой книгой, в мире продолжала быть она. Пусть далеко. Та нота, что приносила во вселенский хор ее душа, продолжала звучать, и теперь я ее слышал, не видя ее саму, не зная, где она и что с ней сейчас.

Удивительное открытие оставляло меня один на один с беспомощным желанием глупо улыбаться голым стенам. Да, я буду ее искать, я буду искать ее всю жизнь, сколько хватит сил дышать. Но это будет не поиск потерянного клада, это будет просто путь домой. Сам же дом в душе всегда со мной.