Журнал Наш Современник 2009 #2 - Журнал современник

- Вспомнить-то вспомнила, да придется завтра, перед монастырем, в лавку заезжать.

"Лавка" - это был наш оптовый магазин в городе, а если говорили: "лавки", "поехать в лавки" - то это про чужие.

- А что?

- Да сегодня только вспомнила, - мать улыбалась широкою и долгою своею улыбкой: она была долгая, потому что, раз появившись на ее некрасивом, умном лице, долго оставалась на нем и делала его привлекательным и грустным. - Тетушка, в прошлый раз, наказывала мне, даже удивила меня: привези ты, говорит, мне, матушка Аночка, палевых* лоскуточков шелковых всяких поболее, что к канарейке ближе. - На что же, спрашиваю, вам, тетушка, канареечных? - Я палевый узор подбираю из шелков: чайную розу хочу шить по стальному фону, на пелену к Феодоровской Владычице. Удивила она меня. В шестьдесят пять лет - палевую розу! Ведь на это надо глаза мышиные.

Отец увязывал какой-то развязавшийся кулечек и отвечал:

- Сколько она этими мышиными глазами слез-то молодых и старых пролила! Нет, не глаза, а корень у них, старозаветных, крепок, корень без пороку. Дубы и кедры были, а ныне - осинки да ельничек. Нет, не глаза. Кедры да кипарисы были.

Он пробегал глазами замшевую книжку.

- И все это, что у тебя, матушка, здесь писано, все, как в сказке, по тетушкиным усам потечет, а в рот не попадет.

- Сама знаю. Все раздаст, рассуёт Пашам и Дамашам. Ей-то самой что бы такое привезть?

* Палевый - соломенного цвета, желто-белесоватый. 7* 99

Отец махал рукой, левым плечом подталкивая дверь из диванной:

- Я тридцать лет над этим голову, матушка, ломаю - да так и не придумал ничего. Разве коту на печёнку оставить, так и от той тетушка кота отучила и на монастырский стол его перевела. Матушка, я есть хочу. Скоро ко всенощной ударят*, - доканчивал он уже за дверью.

Мать приказывала подавать обед.

На самого Ивана Постного мать и отец ходили к ранней обедне в свой приход, но молебна не стояли, отец, попив чаю с черными сухариками, посыпанными крупною солью, уезжал в город, а мать принималась за сборы к бабушке. С кульками, сверточками, баночками, ящичками отправляли, раньше всех, няню Агафью Тихоновну. Мы с братом, одетые в русские рубашки из синего шелку с вязаными серебряными поясками бабушкиной работы, выбегали на двор усаживать няню в пролетку, в которую Андрей-кучер запрягал самую смирную лошадь - каурую Хозяйку, и за кучера садился второй дворник Степан, молчаливый, вдовый мужик, который в этот день и в кухню не заглядывал, чтобы не замарать новую кубовую рубаху**, и на кухаркины требования принести в кухню то, другое, отвечал неизменно:

- Сами принесите-с. Я сегодня под нянюшку.

Няня, с помощью Степана, горничных и нашею, усаживалась в старинную, "вторую" пролетку, в которой ни отец, ни мать уже не ездили, - и ее со всех сторон обкладывали поклажей для бабушки. Мать выходила на крыльцо и поминутно опрашивала няню:

- Тихоновна, дюшес не тряско поставили?

- Тихо будет-с, - отвечал Степан.

- Банки-то не перебить бы с грибками, с рыжиками, с дынным вареньем.

Но горничная Стеша уже совала няне старую шаль, и банки, поставленные в задок пролетки, окутывали шалью, чтобы не бились бок о бок. Няня заботливо все озирала, сидя в пролетке, и шептала Стеше:

- Слава Богу, дынь не беру, по нонешнему дню, а то дыни-то ведь бью-ны бьюнучие: живо перебьются.

- Довезете все, даст Бог, в целости.

А в это время брат тянул из корзинки веточку лилового винограда; няня его хлопала не больно по руке:

- У бабушки поешь. Запылится виноград. А брат передразнивал ее:

- Запылится вино и град! - подбегал с другой стороны пролетки и запускал руку в пузатый кулек, но тотчас же выдергивал и тер о нянин фартук. Няня ахала от ужаса:

- Гляди, что делаешь! Фартук замараешь! Что бабушка скажут? Ведь руку-то в семужьем жире обрыбил, бесстыдник… Стеша, вымой Васеньке.

Мама недовольно позвала с крыльца:

- Поди сюда, Василий. Няня, живее, этак до вечерни не собраться. Готово, что ли, там? Ничего не забыли? Поди, Сережа, сбегай в бабушкину комнату, посмотри: не забыли ли чего?

Я взбегал в дом, мигом оглядывал пустую комнату и еще с лестницы кричал:

- Все взяли!

- Ну, тогда несите! - не оборачиваясь на меня, приказывала мать. Няня неподвижно сидела в пролетке. Степан уже восседал на козлах, а брата мать держала за руку. Тогда из кухни показывалась "белая кухарка", Марья Петровна, в черном шелковом повойнике***, сопровождаемая Стешей, и на блюде, высоко перед собою, на широко расставленных ладонях, медленно несла огромный пышный пирог: пирог был тщательно прикрыт и увязан сал-

* Скоро ко всенощной ударят. - Перед началом службы полагается благовест (одиночные удары в большой колокол). ** Кубовый - синий.

*** Повойник, повой - русский женский головной убор, повязка, полотенце, обвитое вокруг волос.

фетками, но и через салфетку от него развевался по воздуху приятный пар. Довезти пирог в полнейшей сохранности и красоте и было главною задачею няни, ради которой, главным образом, и снаряжалось ее особое посольство. Пирог пекли с начинкою о четырех концах, так что начинки сходились к середке пирога острыми углами: был угол самый постный, с одними мелко рубленными рыжиками, были углы средние: с мясистыми белыми грибами и рисом, был угол "соленый": с осетровой вязигой. А посередине пирога из золотистого теста были выведены инициалы: "М. И." - "Мать Иринея".

Няня принимала пирог, опирала блюдо о колени и всю дорогу поддерживала его руками. Степан оглядывался с козел: хорошо ли уселась няня с пирогом, и делал два-три замечания, как лучше сесть и приладить руки к блюду: было делом его чести благополучно довезти нянюшку и пирог. Стеша застегивала кожаный фартук у пролетки, мама еще раз оглядывала няню, Степана и пролетку и, наконец, громко говорила:

- Ну, с Богом! Час добрый! Тетеньке передавай, что мы следом будем, да келейницам скажи, что я говорила: чтоб все было в порядке: архимандрит будет… Нас осудят, ежели что не так подадут.

Няня уж ничего не отвечала, не сводя глаз с пирога, а только кивала головой в ответ.

- Трогай, Степан!

Няня крестилась торопливо, боясь поднять руку от пирога. Пролетка с няней и с пирогом уезжала, и тотчас же начинались вторые сборы, наши с мамой.

Старший кучер, Андрей, ловко подал парадную пролетку к крыльцу, остановив ее у самой нижней ступеньки. Мама села с братом, придерживая его рукой, а я поместился на маленькой скамеечке перед ними. В верхе пролетки лежали "штуки" материй и продолговатые картонные коробки с галантереей и платками.

- В город! - приказала мама обернувшемуся Андрею. - В лавку.

Мать любила быструю езду. Она была взята из семьи, где все были лошадники и, по выражению отца, недолюбливавшего шурьев, порастратили отцовское состояние на "сивку-бурку, вещую каурку". Андрей любил ездить с матерью: отец ему не давал показать на всем ходу нашу отличную пару в яблоках, сдерживая его кучерской пыл, и Андрей поварчивал на отца потихоньку: "На лошадях, как на клячах, я ездить не согласен", а выпивши, прибавлял: "Я на клячах и то, как на лошадях, езжу. Меня барыня понимает".

Мы ехали быстро; мелькали дома, магазины, лавки с вывесками: "мужественный парикмахер Козлов с дамским залом", - и улыбался нам длинный турок с закрученными усами, китайцы, сидя на цыбиках с чаем, дружественно двигали и водили косами, толстый арбуз с фруктовой лавки сокрушенно раскачивался: "я - круглый, я - круглый: меня нельзя есть", - "а нас можно!" - отвечали румянобокие груши с той же вывески. Мать крестилась на церкви и снимала с брата картузик, и он начинал креститься, когда церковь была от нас уже далеко.

Лавка была в гостином ряду. Мальчик в суконной серой куртке выбегал из лавки и высаживал первым брата, помогал сойти маме. Мама здоровалась с Анисимом Прохоровичем, седым заслуженным приказчиком, в долгополом сюртуке, с холеными крупными руками. На шее у него висела золотая большая медаль на малиновой ленте: он, по закрытии лавки, тоже заезжал поздравить бабушку и был в полном параде. Он почтительно, но с достоинством здоровался с мамой, усаживал ее на стул, возле прилавка, предварительно устелив стул листом белой бумаги, - и не спрашивая, что нужно из товару, - вел разговор:

- День сегодня, сударыня Анна Павловна, торжественный и печальный-с: Усекновение честные главы пророка и предтечи Господня Иоанна. - Он четко и по-церковнославянски, словно вязь, выводил-выговаривал полное церковное название праздника, особенно ясно отчеканивая: И-о-а-н-н-а. - Где у обедни изволили быть?

- У себя в приходе, - отвечала мать, оглядывая куски шелкового товару, лежавшие на полках: белые, голубые, розовые, синие, фиолетовые,

оранжевые, черные, желтые края их нежно вырисовывались в тускловатом освещении "лавки".

- Я так и предполагал-с. В монастыре преосвященный владыко Нафа-наил служат.

- Я всегда в приходе обедню стою, а к тетушке на молебен.