Тело любит правду - Давид Серван-Шрейбер

Наши рефлексы страха запрограммированы миллионами лет эволюции лимбического мозга. На какие-то специфические опасности он научился откликаться, а на другие — нет. В своей книге[153], посвященной этому вопросу, профессор Пол Словик из университета Орегона в США рассказывает, как эти реликты палеолитического мозга продолжают руководить нами сегодня, в совершенно ином мире. Когда в саванне (где жили наши предки) при полном молчании на тебя устремлялись взгляды двадцати пар глаз, это всегда предвещало нечто недоброе. Совершенно нормально, что у Софи включаются все сигналы тревоги, хотя ее коллеги настроены благожелательно… Но опасности более теоретического свойства, связанные с сигаретой, последствия которой проявятся лишь через несколько лет, не могли запечатлеться в лимбическом мозгу. Университетские психологи составили перечень ситуаций, на которые мы реагируем.

Это ситуации личные и связанные с намеренными действиями. Мы всегда готовы увидеть угрозу в поведении приближающегося к нам человека, животного или насекомого.

Мы чувствительны к тому, что нарушает наши представления о морали. Из-за этого некоторые реагируют, иногда очень резко, на сексуальную ориентацию своих сородичей, при этом оставаясь безучастными к изменениям климата, которые со временем окажутся гораздо вреднее для их здоровья.

Мы реагируем главным образом на непосредственную опасность, а не на ту, которая предстоит в будущем. Никакой подросток не станет пить свернувшееся молоко, но его сложно убедить пользоваться презервативом, чтобы защититься от СПИДа…

И наконец, мы сильнее реагируем на резкие изменения — например, ураган на Рождество 1999 года, — чем на постепенные сдвиги, такие как таяние ледников, гораздо более тревожащее явление с точки зрения будущего. Как научиться освобождаться от заповеданных предками страхов, которые стали уже иррациональными, и контролировать долгосрочные риски, которые наш мозг «видит» хуже?

В своей книге об искусстве долголетия[154] мой дядя Жан-Луи Серван-Шрейбер отмечал, что среди руководителей крупнейших мировых компаний самые высокие оклады у тех, кто представляет себе будущее своего предприятия в более долгосрочной перспективе. В нашей повседневной жизни надо прикладывать необходимые усилия, чтобы получить образование, лучше воспитать детей, заботиться о своем здоровье… Именно от этой способности принимать в расчет долгосрочную перспективу, а не реагировать на диктуемые унаследованным от предков мозгом непосредственные императивы, и будет зависеть будущее человечества на нашей планете.

Январь 2010

Я вас не очень побеспокою тем, что болен?

Когда биопсия подтвердила, что у Мартины рак, ее первой мыслью было: «Как я об этом скажу мужу?» Она была права в своем беспокойстве, потому что вечером именно Жак, а не она сама, разрыдался. Мартине пришлось подавать ему носовые платки, искать слова, которые могли бы умерить его горе… То же самое было и в офисе. Когда она сообщила, что будет отсутствовать несколько недель в начальный период лечения, ей пришлось брать за руку своих заплаканных сотрудниц и успокаивать их, что им не о чем беспокоиться. Конечно же, она тревожилась и за своих детей. В свои десять и двенадцать лет они еще не в состоянии сами справляться с повседневными заботами, если мать будет совсем обессилена и не сможет готовить ужин… А как они станут реагировать, когда у нее выпадут волосы и ей придется носить парик?

Говоря с врачом об этих своих заботах, Мартина вдруг отдала себе отчет, что ведь больна-то она, а не ее близкие! Врач мягко ей объяснил, что это, может быть, как раз подходящий момент, чтобы перестать всех опекать и научиться в кои-то веки принимать помощь от других. Мартина — не единственная, кто так реагирует. Группа доктора Грейс Ю из университета Сан-Франциско провела опрос семидесяти шести женщин, больных раком груди, и выяснилось, что многим пациенткам приходится больше заботиться о своих близких, чем о самих себе[155]. При этом, согласно результатам другого исследования, у женщин, которые научились прибегать к помощи друзей — в данном случае скорее подруг, — вдвое больше шансов выжить после рака груди, чем у тех, которые отгораживались и брали все на себя[156].

К Мартине помощь приходила с самых разных сторон, причем часто и просить никого не приходилось. Одна из мам, чьи дети учились в школе вместе с ее детьми, предложила брать ребят к себе в самые трудные моменты химиотерапии. К мужу после нескольких дней адаптации вернулась способность мыслить здраво, и он ездил с ней к врачам, чтобы помочь проанализировать все «за» и «против» каждого решения. Родная сестра Мартины, с которой они несколько лет не разговаривали, приехала к ней, повела ее в кино, смешила ее, подставляла плечо, чтобы выплакаться в минуты отчаяния, — Мартина и не припомнит, когда они были так близки. Дети научились делать ей массаж, когда она была почти неспособна двигаться. Они подготовили ей фотоальбом на компьютере и загрузили специальную программу, чтобы примерять парики. Спустя некоторое время после завершения лечения Мартина снова стала той «супервумен», которой была всегда. Но в сердце у нее появилась какая-то теплота. Как будто то, что она научилась принимать поддержку и заботу от людей в минуты своей слабости, придало ей больше уверенности и доверия к жизни.

Февраль 2010

Пища от депрессии

Я отлично помню содержание лекции о питании, которую прослушал, учась на медицинском факультете. Все сводилось к четырем пунктам: люди с излишним весом должны получать меньше калорий; страдающие сердечно-сосудистыми заболеваниями потреблять меньше холестерина; диабетики — меньше сахара; гипертоники — меньше соли. Вот и все, что я из той лекции почерпнул.

Когда позднее я выбрал специализацию по нейропсихологии, там с этим вопросом дело обстояло еще проще: я не услышал ни слова о взаимосвязи между питанием и риском возникновения психических заболеваний, в том числе и депрессии. Мне понадобилось двадцать лет, чтобы обнаружить, что врачи, подобные мне, знают о связи между продуктами питания и здоровьем гораздо меньше, чем любой читатель журнала Psychologies! А ведь в моей практике мне часто доводилось встречать таких пациентов, как Роберт, пятидесятилетний чиновник из Англии. С самого детства он был вялым, малоподвижным, быстро утомлялся, у него были проблемы с концентрацией внимания. Он никогда не чувствовал себя способным «действовать оперативно» и вообще «быть как другие». Роберт уже долгое время жил с диагнозом «хроническая депрессия, не поддающаяся медикаментозному лечению», когда вдруг врач спросил его, как он питается. Как большинство англичан, он ел в основном мясо, колбасные изделия, белый хлеб, сдобную выпечку, соусы и молочные продукты, любил еду, жаренную во фритюре, и питал большую слабость к разнообразным сладостям. Постепенно врач убедил его перейти на так называемую средиземноморскую диету: есть больше овощей и фруктов, меньше мяса, оказывать предпочтение рыбе, почти совсем отказаться от сладостей и т. п.

И вот однажды утром Роберт проснулся с ощущением, что за окном первый день весны: привычная тяжесть в голове исчезла, усталость прошла. Он чувствовал легкость в теле, незнакомую ему до сих пор, и в то же время она казалась ему совершенно естественной. Я бы не стал рассказывать вам эту историю, если бы речь шла всего лишь об одном случае или даже десяти. Но связь между стандартным «западным» стилем питания и депрессией подтвердили научные исследования.

Ученые французского Института здоровья и медицинских исследований (Inserm) совместно с коллегами из департамента здравоохранения Лондонского университетского колледжа показали, что у людей, питающихся не менее пяти лет «на западный манер», примерно на шестьдесят процентов увеличивается риск подвергнуться депрессии[157]. Возможно, это объясняется тем, что сахар, белая мука и животные жиры усиливают воспалительные процессы в теле и мозге, и это воздействует на наши нейроны, а значит, и на мысли и настроение. Поражает, в сущности, даже не то, что пища может так ощутимо воздействовать на тело и разум, а скорее тот факт, что пришлось ждать конца 2009 года, чтобы подобное исследование было наконец опубликовано в серьезном международном медицинском журнале!

В дальнейшем нам предстоит сделать еще немало усилий, чтобы лекции по нутриционизму (учение об оздоровлении с помощью изменения питания) стали частью медицинского образования. А в ближайшие годы, боюсь, подписчикам Psychologies придется по-прежнему рассчитывать в этом отношении лишь на собственные читательские предпочтения — они помогут им превратить кухню в мастерскую хорошего здоровья.