Следствие считать открытым - Дмитрий Туманов

— Вот он! — воскликнул трактирщик, ткнув пальцем куда-то в угол. В следующее мгновение его и след простыл.

Посетителей здесь было немного, и все они своим невзрачным обликом органично вписывались в окружающий колорит. Все, кроме одного, — за крайним столом, уткнувшись носом в кружку, сидел мужичок средних лет, в круглой Шапочке-ермолке и ярких, пестрящих всеми красками одеждах, какие обычно носят заезжие торговцы. Впрочем, уже с первого взгляда было заметно, что наряд, в свое время обошедшийся его обладателю весьма недешево, приобретен давным-давно, в лучшие времена, и с тех пор изрядно поизносился и обветшал.

Услышав голоса, горемыка перестал искать свое счастье на дне кружки, поднял голову и вопросительно посмотрел на нас. Вид он имел обычный для спившегося и опустившегося человека: сальные слипающиеся волосы, лицо, заросшее щетиной, набрякшие веки, тусклый и равнодушный взгляд.

— Это вы хотите в Зеленодолье? — холодно осведомился Таниус, с сомнением оглядывая пьянчужку с головы до ног.

— Я, я! — энергично закивал тот, и в глазах, дотоле безжизненных, замерцали искорки надежды. — Сберите мне до собя! Мене величают Гумо Трейсин, Трейсин — то имя, оно звестимо во всех заковырках Зеленодолья. Простите, мене ниту заплатить… Но я отбатрачу, я сделаю для вас усе, чево ни пожелаете! Токмо ни кидайте мене тута, на чужбине… — всхлипнул он, размазывая слезы по грязным щекам.

— Ну что ж, проводника мы нашли, теперь нужен конвой… — задумчиво сказал Таниус и направился к выходу. — Ждите меня у конюшен, да пускай этот красноносый отмоется и зажует что-нибудь — меня от одного его вида воротит.

Вскоре выяснилось, что наш будущий «гид» по Зеленодолью жестоко страдает недержанием речи: на нас обрушился целый водопад местных новостей и сплетен, воспоминаний о былых странствиях и далеких краях. Надо сказать, что фаценец и зеленодолец при желании всегда найдут общий язык — два наречия очень схожи [4]. Тем не менее выслушивать иностранную трескотню в таком убойном объеме и при этом успевать сообразить, о чем, собственно, ведется речь, — тяжко для медлительного горского мозга.

Я по привычке навострил уши, пытаясь выудить золотую рыбку из этой лужи грязи, но Штырь, вытерпев минут десять, краткой, но емкой фразой попросил Трейсина заткнуть рот определенной частью его же собственного тела. По правде говоря, мне тоже не было особого интереса знать о том, что какой-то святотатец вчера прилюдно сморкнулся на почтенную лысину местного священника, и тем более о том, сколько стоил мешок ядреного конского навоза на прошлогодней ярмарке в Эштре.

Трейсин умолк, срезанный на полуслове, но в любой момент готовый продолжать, буде на то дадут разрешение. Я только сейчас обратил внимание, что правая кисть у него ску-кОжена, словно опавший лист, а на тыльной стороне виднелся багровый шрам длиной в полпальца.

— Кто это тебя так?

— Лихоимцы лесныя… Длань наскрозь мечом просадили, затем и скрутило ее. И товар, товар веся потырили — три коня с сукном, да с бисером, да с бусами стеклянными, ох, мать чесна! Без гроша теперича, уй-и-и…

Несчастного купца вновь прошибло на слезу. Эх, бедолага, не повезло тебе в жизни — поставил все на кон и проиграл. Не горюй, лучше возблагодари судьбу, что жив еще, ведь тот меч мог невзначай и по горлу пройтись. А так, глядишь, через годик-другой опять накопишь на свои стекляшки и вновь отправишься по городам и весям с тюками товара. И опять тебя ограбят… (Прошу прощения за «черный юмор».)

Мы завернули в «Купца», чтобы привести Трейсина в божеский вид. Разбитую мебель уже убрали, и таверна вновь сияла и лоснилась, как купеческая рожа после бутыли перегона. Толстобрюхий хозяин заведения мысленно уже распрощался с нами, в глубине души истово молясь всем известным богам, чтобы в жизни никогда уже не встретить подобных «вредителей».

Но в этот день коварные боги решили поиздеваться над трактирщиком, явив пред его очи не только нас, а вдобавок еще и того проспиртованного голодранца, что уже второй Месяц как изводил его своим нытьем и убийственной вонью пота и перегара. Во всяком случае, вид у жирдяя был такой, словно его вот-вот хватит удар. Отойдя от шока, он бочком-бочком отполз в кухню и выходить оттуда явно не собирался, зато направил «на переговоры» свою дочуру.

— Чего изволите, добрые господа? — звонко прощебетала лна, приседая в изящном реверансе. — Все, что у нас есть, — к вашим услугам.

— Усе-усе, голубица моя? — ласково, ей в тон, пропел Трейсин.

Мне совсем не понравилось, как он смотрел на Лотту, с умильной улыбкой и сладострастным огоньком в глазах Честное слово, был бы я ее папашей, засадил бы этому кобелю промеж глаз, чем под руку придется. Но я ограничился тем, что незаметно тяпнул каблуком по ноге Трейсину так что у того слезы из глаз брызнули. Узрев мои насупленные брови, он сразу усек, как не надо глядеть на четырнадцатилетнюю девушку, может быть, еще не расставшуюся со своими куклами.

— Даже и думать забудь, — тихо прошипел я, а Лотте ответил: — Сделайте из этого обормота хотя бы подобие человека и накормите, сколько влезет, а то ему с голодухи постоянно всяческие глупости в голову лезут.

— Все будет в лучшем виде: парная баня с травами, цирюльня с благовониями, обед на серебре… — перечисляла Лотта, загибая тонкие пальчики. Я согласно кивал (мне-то что, деньги-то ведь не мои — казенные!) и безмятежно смотрел, как округляются глаза Трейсина.

— Какие благовония, какое там серебро! Зачем? — взвыл встревоженный торговец, с ужасом сообразивший, во что нам обойдется его содержание и как ему это потом отрабатывать. — Усе — по-скромному, по самой масенькой цене!

— Как скажете… — фыркнула Лотта, задорно подмигнула мне и юлой унеслась на кухню. Ух, натуральная вертихвостка, но деловитостью — вся в отца. Все, что требовалось, было приготовлено быстро и качественно. Умница девочка, далеко пойдешь!

Трейсина увели «на реставрацию» в задние комнаты, а я тем временем заметил, что с другой стороны зала к нам осторожно пробирается «герой» минувшей битвы в таверне — тот самый купец-гигант. Сейчас он смахивал на мумию — вся голова была перебинтована, при этом он сильно хромал и держался за отбитую руку. Штырь потянулся было к кинжалам, но я остановил его — купец был настроен на мирный лад.

— Вы уж мене звиняйте, добры господари, — виновато загундел здоровяк. — Перегон проклятущий башку смутил да руки развязал. Да еще эти чужаки подзуживали, дескать, за— j валишь офицера — сотню тебе, и сразу в горсть золота отсыпали. Туточки я и раскатал губу, звиняйте опять же… А щас глядь, злато-то вовсе и не злато, а свинец поганый. Вот паскуды-то, из-за свинца чуть невинного людину не забил. Покорнейше простить прошу…