Данные достоверны - Иван Черный

Оно сработало тоже. Грохнувшись на взлете, сгорел еще один «юнкерс».

Иван Жихарь вошел в азарт, а мы убедились, что ему можно полностью доверять, и повели откровенный разговор.

Жихарю объяснили, что для нас самое главное не взрывы самолетов, а точные сведения об их количестве на аэродроме, маршрутах, о числе вылетов в сутки, а также о летном составе.

— Ясно, — сказал Жихарь. — Ну что ж? Я и сейчас могу сказать про самолеты.

Мы не ожидали услышать что-нибудь особенное. Но первая же информация Ивана Жихаря ошеломила. По его рассказам выходило, что на аэродроме одновременно бывают до ста самолетов и что с Барановичского аэродрома фашисты летают и на Москву, и на Ленинград, и на Киев.

Жихарь называл типы самолетов, главным образом бомбардировщиков, места расположения ангаров и складов с горючим, сообщил приблизительные данные о количестве технического персонала, обслуживавшего аэродром.

Консультация с Удовиковым пролила на эту информацию дополнительный свет.

В Барановичах мы имели дело не с аэродромом, а, судя по всему, с крупной авиационной базой.

Впоследствии, через того же Жихаря, мы узнали, что это действительно авиабаза и что называется она Московской.

Жихаря и раньше предупреждали, чтобы ни с кем не поддерживал тесных отношений, не заводил разговоров, способных скомпрометировать его в глазах аэродромного начальства, и вообще вел бы себя так, чтобы не возбуждать подозрений.

Теперь от него потребовали строжайшей дисциплины. Предупредили, что головой отвечает за порученное дело, запретили привлекать к своей работе других товарищей, какими бы надежными и преданными они ни казались.

[127]

— Ты разведчик, — четко и жестко объяснил Голумбиевский. — Ты выполняешь чрезвычайное поручение. За провал спросим по законам военного времени. Ни с кем, кроме меня, дела иметь не будешь. Если изменятся обстоятельства, к тебе придет другой человек с нашим паролем. (Жихарю сообщили пароль и отзыв.) Сведения ты обязан давать ежедневно. Чтобы не связывать себя поездками в Кривошин, найди «почтовый ящик» в Барановичах. Мы скажем, удобен ли он для нас. Будет удобен — станешь оставлять сводки в «почтовом ящике». Ясно?

— Ясно...

— Командир приказал передать: твой псевдоним с нынешнего дня — Паровозов. Сообщать псевдоним посторонним не имеешь права. Этим именем будут подписаны все твои сводки.

Может быть, впервые за все время встреч с партизанами Иван Жихарь почувствовал, как серьезно то, что происходит.

Голумбиевский рассказывал, что парень даже побледнел от волнения и сознания ответственности.

Спросил Жихарь только об одном: надо ли продолжать взрывать самолеты?

Голумбиевский имел точные указания.

— Немного переждешь и снова уничтожишь, — сказал он.

И Жихарь продолжал выполнять обязанности «легального подрывника», сочетая эту работу со сбором разведданных.

Лишь после того, как над Барановичским аэродромом взорвался и сгорел в воздухе шестой самолет, фашисты всполошились, почуяли, что тут пахнет диверсией.

Иван Жихарь пережил в ту пору немало.

Сообщив, что немцы тщательно обыскивают всех рабочих, усилили охрану аэродрома, отмечают, кто обслуживает ту или иную машину, он, нервничая, сказал даже:

— Теперь концы! Теперь мне уходить надо!

— Не паникуй! — оборвал Голумбиевский. — Я доложу командиру. Без его приказа аэродром не покидать!

Я счел нужным встретиться с Жихарем в лесу возле Кривошина.

Это был молодой, лет семнадцати, паренек, с открытым, приятным лицом. На высокий лоб спускался светлый, словно приклеенный чубчик. Голубые глаза смотрели настороженно, пытливо.

[128]

Прежде всего я поблагодарил Ивана за отличное выполнение партизанских заданий.

Юноша залился краской:

— Как мог, товарищ капитан...

— Ты, я слышал, беспокоишься, полагаешь, надо уйти в лес?

— Больно строго стало, товарищ капитан. Боюсь, пронюхают, гады.

— Не бойся. До сих пор ничего не пронюхали и в дальнейшем не пронюхают, если не допустим ошибок... Взрывы самолетов временно прекрати. Повтори приказ.

— Прекратить взрывы самолетов.

— Так. И помни: ты простой рабочий, политика тебя не интересует, партизан знать не хочешь!.. Поддакивай немцам, если понадобится. Посочувствуй им. Брани нас, сколько хочешь и как хочешь. Понимаешь? Гитлеровцы должны тебе доверять, как прежде!

— Это я понимаю.

— Вот и все. Сведения передавай только через «почтовый ящик». В Кривошин не езди, пока не вызовем.

— Хорошо.

— Может случиться, к тебе обратятся из других партизанских отрядов. В переговоры ни с кем не вступай. Обо всем таком сообщай нам. Но сам от связи с любыми людьми, называющими себя подпольщиками или партизанами, отказывайся. Не слушай их. Уходи, если почувствуешь, что пытаются вызвать на откровенный разговор. Связь держи только с нами. Тогда останешься вне подозрений.

Я говорил спокойно, доверительно, по-товарищески, и это подействовало: Жихарь успокоился.

Он остался на аэродроме в Барановичах, продолжал снабжать нас ценнейшими сведениями, впоследствии совершил еще несколько удачных диверсий, но немцы до последнего дня своего пребывания в городе так и не заподозрили Ивана Жихаря, были убеждены, что этот простоватый парень никакого отношения к партизанам не имел и не имеет.

Так же, как ни разу не заподозрили и двух других товарищей, найденных нашими партизанами на том же аэродроме и дублировавших работу Жихаря.

Кончался октябрь. Опали с деревьев последние листья. Зарядили дожди. Нудные, холодные, беспросветные. Раза

[129]

два были утренники. Посеребренные болота, заиндевевшие леса стояли в хрупких нарядных кольчугах. Начинался дождь, и светлые латы таяли на глазах.

Пятерка Ивана Ивановича Караваева понемногу привыкала к новой деятельности.

Несколько радиограмм из Центра, выражавших партизанам благодарность за ценные данные по Барановичам, за уничтожение немецких самолетов Иваном Жихарем, подняли дух бойцов.

Они осознали, что их работа важна, имеет чрезвычайно большое значение, приковывает к себе внимание самой Москвы!

В отряде Бринского я отчетливее стал понимать причины, по которым партизаны так неохотно шли в группу Караваева, предпочитая уничтожать вражеские эшелоны.

Диверсии на железных дорогах привлекали людей своей действенностью.

Работа же в группе, подобной караваевской, казалась малоэффективной.

Характер разведывательной деятельности, по необходимости скрываемой от посторонних глаз, даже от глаз большей части партизан, как бы предопределял пребывание партизан-разведчиков в тени.