Доверие - Эрнан Диас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы вывести путем дедукции, что это камешек в мой огород. Но, как подтвердит любой настоящий профессионал, одному-единственному человеку или группе не по силам контролировать рынок. Идея заговорщика, курящего сигары у себя в гостиной, дергая за ниточки Уолл-стрит, смехотворна. 24 октября, в так называемый «Черный четверг», на Нью-Йоркской фондовой бирже были проданы немыслимые 12 894 650 акций. 28-го, в понедельник, цены продолжали падать. Индекс Доу — Джонса пережил самое резкое падение в истории, опустившись на 13 процентов, или 38,33 пункта за одну торговую сессию. Затем настал «Черный вторник», побивший все рекорды, когда в торговый зал было выброшено 16 410 030 акций. На момент закрытия лента запаздывала на два с половиной часа. Эти огромные цифры однозначно показывают, что рынок столкнулся с силами, превосходящими возможности одного человека, группы или консорциума.
В конце концов индекс Доу — Джонса упал на 180 пунктов, то есть сбросил почти все, что успел набрать за безумные летние месяцы. Более половины брокерских кредитов было отозвано. В этой лавине ликвидаций не было покупателей, независимо от цены. К тому времени я закрыл все свои позиции, и мне доставляет определенное удовлетворение мысль о том, что тем самым я смог дать хоть какую-то поблажку множеству продавцов, остро нуждавшихся в покупателе.
Мои действия оберегали американскую промышленность и бизнес. Я защищал нашу экономику от неэтичных дельцов, убийц доверия. Я также отгораживал свободное предпринимательство от диктаторского присутствия федерального правительства. Извлекал ли я прибыль из этих действий? Несомненно. Но и наша нация в конечном итоге извлечет свою, освобожденная как от рыночного пиратства, так и от вмешательства государства.
VI. Отстаивая наши ценности
8 июля 1932 года индекс Доу-Джонса опускается до 41.
Со времен Паники 1907 года, когда даже самые видные из моих коллег поддержали создание Федеральной резервной системы, я был против этого института. Там, где они видели упреждающий механизм, я видел кузнечный горн, из которого выйдут оковы регулирования. Теперь, 30 лет спустя, в наш век неограниченного государственного вмешательства, история доказала мою правоту.
Масса неверных решений, приведших к плачевным
Законы о банках 1933–35 годов. Дестабилизирующий фактор, враждебный деловому сообществу. Враг американского идеализма. Узурпация власти. Макиавеллиевский обман общественности. Безрассудное покушение на финансовую
Федеральный комитет открытого рынка. Шутка! У нас будет либо открытый рынок, либо федеральный комитет. Но нельзя допустить, чтобы первое было огорожено вторым!
Недавнее достижение после ухода Милдред. Процветание вопреки горю и враждебной политической обстановке. Перечень.
VII. Завет
Каждый до последнего из наших поступков управляется законами экономики. Едва проснувшись поутру, мы меняем отдых на пользу. Ложась вечером спать, мы отказываемся от потенциально полезных часов, чтобы восстановить силы. И в течение дня мы то и дело занимаемся бизнесом. Всякий раз, как мы ищем способ минимизировать свои затраты и повысить выгоду, мы совершаем сделку, пусть даже сами с собой. Эта бытовая экономика так укоренилась в нашей повседневности, что мы ее почти не замечаем. Но правда в том, что все наше существование вращается вокруг выгоды.
Все мы стремимся к большему достатку. Причина этого проста и имеет научное объяснение. Поскольку в природе нет постоянства, никто не может быть доволен своим текущим положением. Как и все живые существа, мы либо процветаем, либо увядаем. Этот фундаментальный закон управляет всем царством жизни. Именно из инстинкта выживания каждый человек желает
Смит, Спенсер и др.
«Евангелие Богатства», «Американский Индивидуализм», «Путь к Богатству», «Индивид и его Воля» и др.
Философское Завещание.
И др.
ЧТО СОХРАНИЛА ПАМЯТЬ
Мемуары Айды Партенцы
I
Филенчатые двери, десятилетиями остававшиеся закрытыми почти для всего мира, теперь открыты для публики со вторника по воскресенье, с 10 утра до 6 вечера.
Годами я обходила стороной парадный вход Бивел-хауза на 87-й улице, между Мэдисон и Пятой авеню. Время от времени, гуляя по парку, я замечала за деревьями верхний этаж этого дома. Известняк, темнеющий в сырую пору; жалюзи, закрытые в любое время года.
Однако лет шесть назад я заметила, что ставни на окнах открыты. Несколько недель спустя в «Таймс» появилась заметка о том, что после затяжного судебного разбирательства насчет наследства наконец-то начнутся работы по превращению дома в музей, чем он и должен был стать после смерти Эндрю Бивела. Вскоре после этого особняк обнесли лесами и обернули сеткой. Начались ремонтные работы. Года два спустя, весной 1981-го, в каждом нью-йоркском издании появились статьи о Бивел-хаузе, новейшей «жемчужине» города, историческом «сокровище» и культурной «драгоценности». «Нью-Йоркер» попросил меня написать что-нибудь о новом открытии дома, не зная, что я когда-то имела к нему отношение. Я отказалась.
Прошло четыре года. Ажиотаж вокруг Бивел-хауза поутих, и здание стало очередной знаковой остановкой на Музейной миле. Я и сама позабыла о Бивел-хаузе. Живя в центре города, я обнаружила, что мне достаточно легко избегать этого здания, и даже сумела изгнать его образ из памяти. Бывало, что случайная цепочка ассоциаций возвращала мои мысли к нему, вновь пробуждая любопытство. Всякий раз, как я навещала подругу или бывала по делам в Верхнем Ист-Сайде и оказывалась в этой части Пятой авеню, я останавливалась у вычурного забора, отделяющего садик от тротуара, и смотрела на окна. Ох уж эти нелепые новые шторы с огурцами. И все же, подчиняясь безмолвному суеверию, я старалась держаться подальше от входа на Восточной 87-й улице.
Но затем, несколько месяцев назад, примерно в то же время, когда мне исполнилось семьдесят, я случайно прочитала в журнале «Смитсониан», что Фонд Бивела недавно разместил в своем собрании личные бумаги Эндрю и Милдред Бивел. «Архивы включают переписку, календари-ежедневники, альбомы с вырезками,
