Тринадцатый пророк - Елена Гайворонская

Краем уха выхватил рассуждения о небывало жаркой весне, взметнувшихся ценах, грабительских налогах, сплетни о чьих-то изменах, свадьбе и похоронах. И меня посетила странная идея: если закрою глаза, легко смогу вообразить себя на московской тусовке. Удивительно: каждый из нас живёт с чувством, что делает всё набело, впервые, но, оказывается, всё уже было, и даже не сто, а тысячи лет назад. И ничто не ново, кроме его собственного опыта, который не значит ровным счётом ничего. Словно в подтверждение этой догадки кто-то притащил чудной музыкальный инструмент, нечто среднее между арфой и гуслями, и принялся бренчать. Бренчал нудно и фальшиво, как исполнитель в третьесортном московском баре.

– Лучше бы он не играл, – заметил я.

Магдалин улыбнулась и снова посмотрела в сторону Равви. Тот продолжал беседу, в которую включилось ещё несколько человек. Они о чём-то спорили, отчаянно жестикулировали. А доморощенный менестрель терзал инструмент и мой далеко не самый музыкальный слух. Я решил, что маловато выпил, и накатил ещё одну.

Я не понял, как инструмент оказался в руках Фаддея. То ли он сам попросил, то ли, наоборот, попросили его. Он взял бережно, будто тот был сделан из тончайшего стекла. Попробовал пальцами струны, словно проверял на прочность. А потом заиграл и запел удивительно чистым, проникновенным голосом. Песня была о доме, окне, распахнутом в сад, цветах, золотых, как солнце и девушке в белом платье… Я закрыл глаза.

– Что с тобой? – неожиданно тронула меня за плечо Магдалин. – Ты плачешь?

Прикусив губу, я покачал головой, вымучил улыбку.

– Тоскуешь по дому?

– Того дома давно уже нет. И не будет уже никогда…

Сам не знаю, как вырвались эти слова. В жизни никому не жаловался, особенно красивым женщинам. Даже Магде.

– Не надо… – шепнула она, касаясь моего запястья.

Её рука оказалась меж моих ладоней, дрогнула и замерла, как пойманный зверёк, готовый в любой момент вырваться и ускользнуть. И я замер, боясь спугнуть мелодию случайного прикосновения. Мне отчаянно захотелось приложиться к её трепетной ручке губами, но я не осмелился. Сидел и тихо млел как глупый подросток на первом свидании.

Песня закончилась, музыка смолкла. Инструмент, как сытый свернувшийся калачиком кот, покоился на коленях Фаддея. Комната взорвалась аплодисментами и восторженными возгласами. Но Фаддей решительно их пресёк, отдал инструмент и насупился над своим бокалом.

– Эх, Иуда, – сказал чей-то громкий бас, – тебя не хватает. Никто из нынешней молодёжи с тобой не сравнится. Изображают что-то, выламываются, а настоящей музыки нет. Души нет.

Иуда. Меня вдруг словно стукнули по голове. Причём во второй раз, как обычно в кино: долбанут первый раз – у героя амнезия, а чтобы обратно вспомнить всё, требуется второй удар. И тотчас – щёлк! И становится светло настолько, что самому страшно: то ли это озарение, то ли очередной глюк.

Не может быть! – крикнула одна половинка моего мозга.

Может! – возразила другая.

Я дёрнулся и опрокинул бокал с вином на стол. Оно растекалось отвратительной красной кляксой.

Метнул в Равви пронзительный взгляд, но он не смотрел в мою сторону.

– И музыка, и душа остались. – говорил Фаддей. – Они вечны. Были, есть, и будут, с Иудой, или без. А деньги, слава, успех – всего лишь химеры. Мне это уже ни к чему…

– Что случилось? – встревоженно спросила Магдалин.

– Что?!

– На тебе лица нет. Тебе плохо?

– Почему его называют Иудой?

Она посмотрела удивлённо, помешкав, ответила:

– Прежде его так звали. С крещением он принял имя Фаддей.

– Зачем?

– Равви дал. Как символ начала новой жизни.

– Послушай, а имя Иуда у вас редкое?

– Вовсе нет, напротив. Обыкновенное имя.

– А ещё кого-нибудь из наших раньше так звали?

– Не знаю, – с лёгким недовольством ответила Магдалин. – Какая разница? К чему этот допрос?

Я крепко прикусил кончик языка, чтобы не сболтнуть лишнего. Терзаемый мучительными измышлениями и противоречивыми чувствами, я хлопнул ещё стакан вина, немного расслабился и продолжил разговор.

– Просто интересуюсь. У тебя тоже раньше было другое имя? – Это любопытство я тоже списал на поиск истины.

Опустив глаза, Магдалин помолчала, потом нехотя ответила:

– Да.

И снова у меня возникло ощущение, что тема прошлого ей не по душе.

– Загадочная Магдалин… В тебе есть тайна.

Она выдержала мой взгляд и в тон ответила:

– В тебе тоже, любопытствующий пришелец.

Спорить я не стал. Странное дело: всегда в глубине хотел казаться в глазах красивой женщины эдаким таинственным незнакомцем, маской Зорро или хотя бы Штирлицем. Но с интеллектуальным багажом скудных школьно-студенческих познаний, гордым статусом торгового агента, обладателя синей «девятки» и подобным джентльменским набором подобное желание оставалось в разряде неосуществимых. И кто бы мог подумать…

И тут Равви заговорил. Его слушали в такой тишине, что жужжание мух казалось самолётным гулом. Я был не прав, когда думал, что его возраст служит ему помехой. Его слушали, кто с благоговением, кто с недоумением, иные с негодованием, но слушали, не перебивая, не прерывая. Я посмотрел на Магдалин. Она подалась вперёд, затаив дыхание, внимала, как внимают школьницы речам кумиров, напрочь забыв о нашем разговоре, обо мне, и вообще обо всём на свете. Что-то нехорошо отозвалось у меня внутри. Я перевёл взгляда на Фаддея. Иуду… «Нет, глупости, – сказал я себе. – Дурацкое совпадение. Всё это сказка, красивая печальная древняя легенда, не более…»

Равви говорил немного, а, когда закончил, со всех сторон полетели вопросы, и Равви отвечал на них со спокойной уверенностью, без единой запинки, как учитель на уроке.

– Разве плохо быть богатым?

– Плохо не видеть, не знать и не желать ничего, кроме богатства.

– Ты отвергаешь деньги?

– Я отвергаю власть денег. Власть, при которой прав тот, у кого их больше.

– Скажи, – раздался из тёмного угла вкрадчивый голос, – ты отвергаешь любую власть человеческую?

– Есть только одна истинная власть – Высшая. – С нажимом произнёс Равви. – Остальное – иллюзии. Никто более не властен ни над жизнью человеческой, ни над его смертью. Ни, тем более, над тем, что последует после смерти.

По собранию пробежал шепоток, словно ветром протянуло по кронам и листьям деревьев.

– Значит, – продолжил всё тот же нехороший крадущийся из угла голос, – власть кесаря ты тоже отвергаешь?

– Я уже ответил на этот вопрос, – сказал Равви. – Отдавайте Богу Богово, а кесарю кесарево.

Мне этот папарацци не понравился. Я поделился с Петром, тот сказал, что ему тоже.