Затаив дыхание - Адам Торп

— Я за ним ничего такого не замечала, — обронила Олив.

— А даже если б и так, ничего плохого в этом нет, — пробормотал Джек и, под влиянием насыщенного, крепковатого «Haut-Medoc», вновь решил блеснуть остроумием: — С другой стороны, если он уверен, как утверждают многие, что у него прямая связь с Господом, разве это хорошо? Нам-то, мелкой сошке, приходится дозваниваться через телефонистку.

Никто даже не хмыкнул. Но Джек не унимался, хотя язык его слушался плохо:

— Слушай, Олив, нынешний премьер правда верит, что у него прямая линия связи с Господом?

Олив беспокойно заморгала:

— Да, водится за ним этот маленький недостаток.

— Какой именно? Отсюда поподробнее.

— Ну, он действительно каждый вечер встает на колени и слушает, что Бог ему скажет.

— Так я и думал, — удовлетворенно отозвался Джек. — Должно быть, душа у него всегда покойна, он же знает, что никогда не примет неверного решения.

— Подозреваю, что ведущие политики чуть не поголовно убеждены: Бог на их стороне, — вступил в разговор муж Муны; это был голос зрелого, разумного человека. — Почти все американцы думают так же. Мы недооцениваем влияние религии, полагаем, что люди мыслят рационально. Возьмем хотя бы Джорджа Буша, сына бывшего президента Буша. Знаете, он ведь собирается участвовать в выборах от Республиканской партии.

— Краем уха слышал, — отозвался Джек.

— Теперь его поддерживают «Правые христиане»[48], — продолжал муж Муны. — То ли еще будет, когда он сядет в президентское кресло. Вот когда дерьма нахлебаемся, мало никому не покажется.

Олив брезгливо поморщилась — скорее всего, ее покоробила прозвучавшая за столом вульгарность, а вовсе не известие, что американским президентом станет человек, о котором она толком ничего не знает.

— Круто, — Джек поднес бокал к носу. — Жду не дождусь.

— Пожалуй, я пойду прилягу, — едва слышно проговорила Милли. — Простите меня, пожалуйста.

— Извини, Милл, что с тобой? — спросил Оскар.

— Это ты нас прости, голубушка, мы про тебя совсем забыли, — склонив голову набок, проворковала Олив; она явно не расслышала слов Милли.

Все смолкли, охваченные безотчетной тревогой, затем дружно поднялись, лепеча извинения, — может быть, в надежде заглушить подсознательный страх какого-то непоправимого несчастья. Джек повел Милли в гостиную, Олив с Оскаром бестолково суетились рядом. Муна налила из кувшина стакан холодной воды и намочила салфетку. Ее муж, единственный из всей компании, остался за столом, сказав жене, что предпочитает не путаться у людей под ногами, и продолжил трапезу. Салфетку положили Милли на лоб.

— Ох, как неловко, — виновато сказала Милли, — по-моему, у меня открылось кровотечение.

Джек почувствовал, что от ужаса у него тошнота подкатила к горлу.

— Черт возьми, Оскар, где тут телефон?

— Погоди, не паникуй. Не надо нервничать.

— Я не нервничаю, твою мать!.. Просто хочу срочно вызвать врача.

— Не могу нащупать ребенка… Видно, все пошло не так, как надо.

Милли лихорадочно тискала свой живот. По большому удобному дивану, накрытому покрывалом ручной работы, расползались влажные пятна. Свисавшие по углам покрывала несообразно большие пухлые кисточки путались у нее под руками.

— Я его не чувствую, он не движется…

Пятна, хотя и мутные, не были кроваво-красными.

— Но не все же время ему двигаться! — воскликнул Джек.

Он никогда не видел Милли в таком состоянии. Вот ужас.

Жена почти раздражала его. И почему она сказала «он»? Им ведь неведомо, какого пола ребенок. Муна гладила Милли по лбу, Олив ушла за полотенцами. Оскар дозвонился до врача и своим басистым голосом сдержанно, как подобает адвокату его ранга, объяснял, как к ним проехать. Милли заплакала. У Джека все перевернулось внутри. Ведь чем больше она расстраивается, тем хуже для ребенка.

Оскар положил телефонную трубку.

— Не дать ли ей глоточек бренди, как ты думаешь? — спросил он.

— Это все из-за той дурынды на чертовом джипе, — выпалил Джек. — Ни с того ни с сего выперлась прямо перед нами, вот и напугала Милли.

— Ее стиснуло ремнем безопасности? — вдруг спросила Олив.

— Да. А что? Это известная травма?

— Все будет хорошо, — сказала Олив, но в ее глазах мелькнула тревога.

Через пятнадцать минут, которые показались вечностью, приехал врач; к тому времени Милли успокоилась. Лицо ее было мраморно-белым, только под глазами выступили багровые пятна. Полотенце под ней не сильно намокло, с облегчением отметил Джек, и явно не кровью, хотя кое-где виднелись красноватые полосы. Стало быть, первым долгом надо прекратить истечение жидкости. В эти пятнадцать минут разгорелся спор, не стоит ли самим отвезти Милли в травматологию. Оскар не был уверен, что знает дорогу до ближайшей больницы, и принялся разыскивать справочник. Книга, судя по всему, осталась в конторе, объявил он в конце концов. Когда заскрежетал дверной звонок (что-то с ним, видимо, случилось — очень уж редкая модель), все с облегчением вздохнули. Врач, маленькая полная женщина лет пятидесяти с небольшим, почти не скрывала, что поздние субботние вызовы ее изрядно утомили, но, узнав про историю с ремнем безопасности, немедленно стала звонить в «скорую помощь».

— Почему вы сами сразу не вызвали «скорую»?

— Как-то в голову никому не пришло, — признался Оскар.

— Понятно, — врач выразительно вздохнула; окружающие поняли, что экзамен на зрелость они провалили.

— А я как раз об этом думал, — объявил подошедший наконец муж Муны.

Сидя на полу, Джек держал Милли за руку. Ему казалось, что, пробившись сквозь густой туман, он взобрался на обширную, исполненную покоя равнину. Теперь все наладится. Узор на покрывале, чересчур пухлые кисточки, влажные волосы на лбу Милли, расшитая гарусом подушечка у нее под головой представлялись ему эпически важными подробностями. Оба они находились в самом центре мироздания, времени и пространства. Насчет третьего существа — невидимого ребенка — такой уверенности у него не было.

Ультразвуковой экран был пуст. Пуст и черен, чернее выключенного телевизора. Ни маленьких белых вспышек, ни расплывчатых очертаний ручек, ножек, головы, ни намека на желанное движение, на толчки сердца.

— Боюсь, сердцебиение не регистрируется, — проговорила врач; на нагрудном кармашке ее белого халата темнело пятнышко от шариковой ручки.

Экран был неправдоподобно, космически черным. Он отказывался показать даже мертвое дитя. У Джека чесались руки вдарить по крышке черного ящика — так однажды бахнул по телевизору отец, когда во время любимой передачи Джека «Самые популярные»[49] телик вдруг сломался, — бахнул от обиды за сына, сам он терпеть не мог эту передачу. Они собирались назвать малыша Макс. А родилась бы девочка, назвали бы Пиппа. Медсестра велела им ехать домой и до четверга не возвращаться, потому что в отделении занимаются только экстренной родовой помощью. Джек хотел возмутиться, но было не до того — он прижимал к себе Милли; сидя в коридоре на пластиковом креслице, она безутешно рыдала. Они решили обратиться в клинику Св. Иоанна и Св. Елизаветы, эта частная больница напротив крикетного стадиона «Лордз» казалась более надежной. Вызвали такси, приехали, но даже там их не приняли, предложив вернуться утром. Он смутно помнил, как они дожили до утра. Милли лежала на их супружеской кровати, Джек держал ее в объятиях, но она твердила, что никогда не чувствовала себя такой одинокой. Джек понимал, откуда у нее это чувство: она долго носила в себе другое существо, а теперь его не стало.