Затаив дыхание - Адам Торп

Когда начались самые тяжелые и пыльные работы, Джек с Милли на две недели уехали отдыхать в Умбрию. По возвращении они укрывались в той части дома, куда еще не вторглись строители, и наглухо конопатили щели, отгораживаясь от грязи и шума. Марджори Дюкрейн считала их безумцами. Джек и сам не сомневался, что спятит, и очень скоро. А Милли волновалась за ребенка: она была уверена, что через околоплодную жидкость он ощущает вредные вибрации отбойного молотка. Тяжкая была пора.

Сегодня у вас тяжкая пора, а завтра настанет трагическая. И тогда тяжкая пора покажется вам безобидной и прекрасной по сравнению с нынешней, невообразимо горестной порой.

Они поехали ужинать к Николсонам, давним друзьям Милли по Оксфорду. Он — богатый и успешный адвокат, она — хранитель музея Виктории и Альберта[43]. Примечательно, что никто из супругов ни разу не поинтересовался работой Джека. Жили они в прекрасном районе Мейда-Вейл, в самом дальнем его уголке, и въехать туда на машине было не так-то легко. Впрочем, не слишком и трудно, просто Джек не любил ездить к Николсонам. Не то чтобы он жаждал внимания к своему сочинительству — вопросы наверняка были бы нудные, а то и глупые, — только все же хотелось, чтобы его признали профессионалом в своей области. А у них он чувствовал себя тунеядцем; замужество Милли их глубоко разочаровало, и произошло оно, по их мнению, из-за ее левых политических взглядов. Разумеется, они этого не высказывали прямо, но неловкие паузы и недомолвки были очень красноречивы. Хотя Джек немного старше Николсонов, они подавляли и даже пугали его. Трое их малышей и те раздражали, хотя, как на зло, были премилыми и разносторонне одаренными. Мужа почему-то звали Оскар, а жену — Олив. Оскар и Олив. Детьми занималась няня, боливийка по имени Хевен.

Милли и Джек опаздывали к ужину. Утром Милли ездила на ультразвуковое обследование, и среди скользивших по экрану рыбообразных теней и вспышек ей привиделись веки младенца. И она чуть ли не до вечера спешно шила шторы для детской комнаты, под топот сновавших взад-вперед рабочих и оглушительную музыку из их приемника. Милли уже утомилась носить свой большой тяжелый живот, она с удовольствием легла бы в постель и почитала книжку. Но Николсоны водят знакомство с премьер-министром, от званого ужина у таких людей не отказываются. Оскар Николсон — большой знаток вин, даже более тонкий, чем ее папа. Он в восторге от вин из Южной Африки.

Джек ехал на ужин в большом раздражении. Заявил, что не станет пить вино из страны с режимом апартеида, тем более что оно отдает керосином, на котором его привезли в Англию, и вовсе не горит желанием слушать хвастливые разглагольствования Оскара и Олив об их обалденном необъятном особняке во французской глубинке.

— Не глупи, — бросила Милли, оттягивая ремень безопасности от своего огромного живота, — режим апартеида давно канул в Лету, а терпеть Николсонов тебе приходится не чаще двух раз в год.

— Время летит быстро, — отозвался Джек.

В представлении большинства людей, фактически ошибочном, шел первый год двадцать первого века, и ожидания лучезарного будущего уже стали меркнуть.

— Твое любимое выражение.

— Ага, я ведь их не выбрасываю — почищу, подновлю и снова пускаю в оборот. Берегу окружающую среду.

— Пожалуйста, сбрось скорость. Меня тошнит.

Позже, вспоминая подробности той поездки, Джек не сомневался, что сбросил скорость еще до того, как все случилось. Они уже въезжали в Мейда-Вейл, и машина шла по прямой длинной дороге в пределах предписанных тридцати миль в час. Слева примыкала дорога поуже, второстепенная, на ней появился полноприводный джип и, заметил Джек, стал замедлять ход, но вдруг, совершенно неожиданно, его тупое рыло, прикрытое пятью толстенными трубами «кенгурятника», вылезло прямо перед капотом их маленького «фольксвагена». Джек крутанул руль, машина резко свернула, ударилась о высокий бордюр островка безопасности и через несколько ярдов остановилась. Они чудом уцелели; еще полдюйма, и их «фольскваген» раздавило бы в лепешку.

— Твою мать!.. Он даже не остановился. Как ты, в порядке?

Милли тяжело дышала и обеими руками держалась за живот.

— Ремень, — с трудом выговорила она. — Меня чуть не сплющило об него.

— О Господи! — запаниковал Джек.

— С малышом все нормально, — сказала Милли, редко теряющая присутствие духа. — Он даже возмущенно брыкался.

— Могло бы кончиться куда хуже, — буркнул Джек. — Надо же, чтобы за руль этого жуткого трактора сел, черт подери, набитый дурак!..

Джип, однако, остановился. Джек вылез из машины и, багровый от гнева, направился к нему. Сквозь боковое стекло на него сверху вниз смотрела пожилая женщина. Своими всклокоченными, выбеленными перекисью волосами она напомнила Джеку широко известную фотографию, на которой убитая горем беженка выглядывает из поезда, направляющегося в лагерь смерти. Женщина щелкнула замком дверцы, и та под собственной тяжестью распахнулась. Джек злобно воззрился на водительницу джипа:

— Вы что, убить нас решили?

Сидящая за рулем тетка была хорошо одета, на запястьях болтались золотые браслеты.

— Я смотрел, но ничего не заметил, — сказала она с акцентом, похоже, голландским. — Вы приезжал, как сумасшедший человек.

И грустно улыбнулась Джеку. От удивления он даже разинул рот. И услышал, что его зовет Милли. Он все еще держался за тяжелую дверцу джипа; дорога была с небольшим уклоном, петли явно работали плохо; Джек с силой захлопнул дверцу и побежал к своей машине.

— Что случилось?

— Ничего, — ответила Милли. — Просто мы очень опаздываем.

Милли казалась белой как мел — наверно, от бледного света фонаря на островке безопасности. Джеку никогда не нравился Мейда-Вейл, с его прямыми дорогами и огромными домами в викторианском стиле; несмотря на обилие зелени, район выглядел бесплодным. К Николсонам они опоздали на сорок пять минут. Олив заверила, что это даже к лучшему, у нее было время почитать детям книжку, а теперь Хевен рассказывает по-испански сказку, которая им очень нравится, потому что они все понимают. У Оскара сквозь напускное добродушие проскальзывало раздражение.

— Как себя чувствует ходячая колыбелька? — пророкотал он.

— Я-то? Отлично, — пошутил Джек, опережая жену. — Я, братан, хоть кого укачаю.

Ему нравилось разыгрывать перед Николсонами добившегося успеха простачка из рабочей среды, хотя на самом деле он никогда не ощущал себя пролетарием. Заодно он подрывал их попытки уязвить его тонкими намеками на его низкое происхождение.