Нашествие теней - Оливер Джонсон

Путник пробыл в Форгхольме только час и ускакал обратно. После его отъезда Манихей поднялся на башню. Он взглянул на мальчика своими проникновенными серыми глазами, и несказанная печаль наполнила сердце Уртреда, понявшего без всяких слов, что Манихей уходит. Старец объяснил, что Иллгилл — его старый друг, и он должен быть рядом с бароном, когда армия Фарана подойдет к Траллу.

Два дня спустя Манихей ушел. С первым рассветом он явился в келью в башне. Уртред силился встать, но едва сумел приподняться на локтях. Старец принес с собой какую-то вещь, которую тихо положил возле кровати. Уртред взял этот предмет и тут же выронил, рассмотрев его в тусклом свете: это была маска, точная копия его изуродованного лица. Уртред снова взял ее, осторожно потрогал лакированную поверхность своего нынешнего зеркального отражения... Трепет энергии, похожий на прежний, предшествовавший явлению дракона, прошел от маски в его пальцы. Мальчик в смятении взглянул на Манихея.

— Чувствуешь? — улыбнулся тот. Уртред молча кивнул. — Тогда обращайся с ней бережно, Уртред, ведь твоя собственная сила не вернется к тебе еще много лет — тебе придется полагаться лишь на ту, которой я наделил маску.

Мальчик хотел что-то сказать, но Манихей знаком остановил его, глядя на окутанные летящими тучами горы.

— Маска — мой дар тебе; пусть странный, но все же дар. — Он перевел серые глаза на мальчика. — Уртред, я больше не вернусь сюда; тебе придется научиться жить в большом мире, ибо и ты однажды должен будешь уйти отсюда. До этого времени тебе надо будет привыкнуть к тому, как смотрят на тебя люди. Маска облегчит тебе эту задачу. Не только потому, что придаст тебе утраченную тобой силу, но и потому еще, что люди будут видеть: это только маска — и, привыкнув к ней, когда-нибудь привыкнут и к твоему настоящему лицу.

— Никогда этого не будет! — пробормотал Уртред сквозь обгорелые губы.

— Поверь мне, — печально настаивал Манихей, — настанет день, когда ты опять выйдешь в мир. Нося маску, ты получишь представление о том, как отнесется к тебе мир, когда ты наконец ее снимешь. Поняв это, ты лучше познаешь самого себя и станешь способен последовать за мной в Тралл.

— Я пойду в Тралл?

— Да, вслед за мной, — кивнул старик, — но не раньше, чем потребуешься им там — а тогда мир станет много хуже. Пройдет много лет, прежде чем мы вновь увидимся с тобой, много лет, прежде чем ты выздоровеешь телом и духом и познаешь силу маски.

Я снова смогу вызвать дракона, обрести Огненный Кулак и Палящую Руку?

— Да — и много других искусств из Книги Ре. Смотри! — Манихей указал на источенный червями стол в темном углу, где лежали три переплетенные в кожу книги разного формата и толщины. — Я оставляю тебе мои книги. Самая большая — это Книга Света. Молись по ней каждый день, молись, чтобы солнце не угасло, чтобы настал Новый Рассвет и Ре выбрался из темных подземелий.

— Я буду молиться, учитель.

— Вот книга поменьше. Изучи ее как следует. В ней рассказано обо всех видах пиромантии, известных Огню. С ее помощью ты сможешь вызвать огонь даже из ветра и льда и свести молнию с небес.

— Но ведь книга совсем маленькая!

— Суть не в словах, но в том, как толковать их. Для этого я оставляю тебе третью книгу. Я сам ее написал — это нечто вроде летописи, вроде истории этой части старой Империи. В ней ты найдешь много сведений о Тралле, о его постройке Маризианом-законодателем. О строительстве храмов Ре и Исса — обо всем. Читай ее внимательно: когда-нибудь тебе понадобятся эти знания.

Уртред не находил слов, смущенный огромностью Дара. Манихей вручал ему бесценное сокровище, кладезь знании, накопленных за целую жизнь.

Так ты больше не вернешься сюда? — выговорил наконец мальчик.

— Нет. Книги отныне принадлежат тебе.

— Но я увижу тебя вновь в Тралле?

Старик слегка улыбнулся, словно какой-то шутке, которой Уртред по молодости еще не мог понять.

— О да, увидишь, будь спокоен.

— А как я узнаю, где тебя найти?

— В свое время ты получишь весть. И помни: что бы ни случилось потом, это начало твоего странствия, а не конец.

— Ты говоришь загадками.

— Это потому, что я говорю о будущем. Прощай, и да будет с тобой Огонь. — Склонившись над Уртредом, пытающимся встать, он ласково потрепал мальчика по плечу, взмахнул своим дорожным плащом и вышел, не успел Уртред вымолвить и слова в ответ. Через несколько минут Уртред услышал, как застучали по булыжнику конские копыта, постепенно затихая вдали. И настало молчание — только ветер стонал вокруг башни. Еще несколько часов мальчик ошеломленно созерцал маску и книги, вдумываясь в слова учителя. Он смотрел так напряженно, что окружающее точно расплылось и он проник взором в самое сердце тьмы. Собственной тьмы. Он остался в башне один. Он заплакал бы, если б знал, сколько ему еще суждено прожить здесь одному, лишенному всякого общения. Но, к счастью, он не мог предвидеть тогда семи одиноких лет, ограничивших его мир стенами кельи и пустынными горами вдали.

Манихей ошибался: им больше не суждено свидеться. Старик погиб в битве за Тралл всего через несколько дней после того, как барон назначил его верховным жрецом Ре. Князь Фаран, которому не досталась голова Иллгилла, вместо нее увенчал свою пирамиду головой Манихея. Быть может, Манихей, говоря, что они еще увидятся, подразумевал эту пирамиду посреди болот? Потому-то в день прощания и улыбался столь загадочно?

Известие о гибели старца, пришедшее через несколько недель после его отъезда, посеяло панику среди форгхольмских монахов. Многие бежали, опасаясь, что мертвое войско Фарана вот-вот подойдет к воротам монастыря. Оставшиеся проводили дни в бездействии, ожидая скорого конца. Но войска Червя так и не пришли. Дни складывались в месяцы, месяцы в годы. Уртред продолжал жить один в башне покойного старца. Среди дюжины оставшихся монахов нашлись одна-две добрые души — а может, они попросту боялись мальчика, убившего Мидиана. Каждый день немного пищи и воды клалось в корзинку, которую Уртред с помощью веревки и простого ворота поднимал на башню, спрашивая себя, стоит ли трудиться ради такой малости и не лучше ли ему умереть.

Книги, оставленные Манихеем, были его единственным обществом. Первая, Книга Света, была его псалтырем: он молился и пел по ней каждый день. Книгу о пиромантии он прилежно изучил, но занятия с ней вселяли в него отчаяние — он ведь знал, что его волшебная сила ушла и от этого труда ему столько же проку, сколько слепому от книги об искусстве живописи. Но все-таки он вытвердил все пять дисциплин, навеки запечатлев в сердце и памяти все заклинания и ритуальные жесты на случай, если дар вернется к нему.