Протопоп Аввакум и начало Раскола - Пьер Паскаль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вслед за этим совершалось самое поставление. Ставленник являлся в соборе перед епископом. После молитвословий епископ давал ему подробный наказ: день и ночь изучать Священное Писание, а также и соборные постановления и подавать пример всех добродетелей. Надлежит тебе не быть ни игральщиком, ни блудливым, ни скорым на злые дела, ни гордым, ни гневливым, ни пьяницей, ни скрягой. Никого своими руками не ударять. Без приглашения на пиршества и торжества не ходи, а если будет какая скоморошная, то ты уйди. Не читай запрещенных книг, суевериям не верь, не употребляй заговоров, тайных заклинаний и не допускай кощунств. Далее шли практические указания. Надлежит тебе носить рясу до пят. Служить будешь с доброй совестью и разумно. В алтарь будешь входить со страхом Божиим и воспретишь вход в алтарь непосвященным. Блюди, чтобы по небрежности твоей ни крыса, ни какая другая нечистота не коснулась Святых Даров. Выберешь себе причетника чистого, свободного от греха. Не сокращай службы из человекоугодия. Ни по любви, ни из страха не давай причащения или освященного хлеба тем, кому это запрещено канонами. Не принимай даров ни от еретика, ни от власть имущих с окамененным сердцем, ни от обманщика, ни от ростовщика, ни от колдуна, ни у хозяина, который мучит своих слуг голодом или битьем. Кроме случая необходимости, не надлежит тебе покидать свою церковь[368].
Подобного рода инструкция была строго обязательной. В Москве ставленникам раздавались маленькие книжечки с этим наказом, который они брали у алтаря. Она могла сводиться и к простой формальности. Все зависело от епископа и ставленника. Серапионом и Аввакумом она была принята с полной серьезностью.
Далее происходило возложение рук, сообщение апостольского преемства. Хиротония совершалась без особой торжественности, каждый раз, когда это требовалось, во все времена года. Вновь поставляемый получал в подарок книгу[369], рясу[370], а на постриженную голову ему возлагали скуфью, которую он никогда не должен был снимать (что не разрешалось делать и другим), поскольку она указывала на его священническое достоинство[371].
Ставленая грамота была действительна только для одной определенной церкви, где ставленник был выбран. Ставленые грамоты особо обозначали право «вязать и решить», что необязательно было связано с правом священнослужения[372]. Как показывает биография Аввакума, он получил священническую власть во всей ее полноте. Спеша ее использовать, он, как надо думать, лишь недолго пробыл в Суздале, невзирая на то, что там было девять монастырей и тринадцать приходских церквей[373]
Молодой поселянин, вручивший соответствующую мзду епископскому штату, но поддерживаемый материально своей паствой, получил теперь возможность приступить к пастырским обязанностям, возвышавшим его над самыми сильными мира сего, обязанностям, которые служили во славу Божию и должны были приносить обильную пользу человеческим душам.
II
Лопатищи
Лопатищи в настоящее время представляют собой село из ста с лишним домов[374]. Оно тянется по обеим сторонам широкой долины, которая, сужаясь к северу, одним своим концом выходит к разрыву между двумя цепями возвышенностей: здесь Волга и пристань Работки. Недалеко проходит дорога, связывающая Нижний Новгород с Макарьевским монастырем. Долина орошена рядом маленьких речек, на ней расположены цветущие луга, почва плодородная, леса близко.
В начале XVII века Лопатищи были маленькой деревней, непосредственно подчиненной Московскому государству. Заселилась деревня недавно. Жители добывали себе пропитание не столько земледелием, сколько рыбной ловлей, охотой на бобров и сбором дикого меда[375]. В 1621 г. там было лишь 19 дворов и 24 семейства. Но уже появилась церковь, и деревня была переименована в сельцо. Царь вместе с Григоровым передал его Федору Волынскому, и тот поселил в Лопатищах свое го управляющего, слуг и девять работников, организовав там три усадьбы. Сельское хозяйство было еще там слабо развито: 45 га принадлежало владельцу, и 100 га – крестьянам. Господствовало трехполье, но община имела еще луга, дававшие 150 стогов сена и богатые диким медом леса, где заготовлялись дрова и бревна для строительства[376].
Лопатищи под управлением Волынского, а может быть, скорее, благодаря своему благоприятному географическому положению, стали быстро разрастаться. Переписчики 1646 г. находят там уже не 19, а 60 крестьянских дворов с числом мужских душ, равным 223, включая сюда и детей. За 25 лет население утроилось. Вместе с прилегающими деревнями приход насчитывал уже 259 дворов и 541 душу мужского пола; в общем, включая детей, было 1000 жителей[377].
Новый пастырь мужественно приступил к исполнению своих обязанностей. Но порученные его попечению души были грубыми и трудно поддающимися духовному воздействию. Это были преимущественно новоселы; в описи 1646 г. мы находим лишь пять семей, уже живших в Лопатищах в 1621 г. Это, кстати сказать, наиболее многочисленные семьи, в восемь, пять, четыре и три человека. Семьи эти хорошо обосновались, достигли добрым поведением и упорным трудом относительного благополучия. На них можно было положиться. Но было еще двенадцать бобылей! Они не участвовали в расходах общины, не были тесно связаны с ней материально, и у них не было культурных навыков, способных сдерживать разные страсти. Основная же масса состояла из наполовину укрепившихся тут людей, вынужденных упорно бороться за свое место под солнцем. Слишком они были погружены в тяжелую работу по распашке целины, чтобы заботиться об очищении глубинных слоев своих душ! На долю Аввакума падал весь труд: ему надлежало тут взять на себя извечный труд Церкви, как в Божественном, так и в человеческом плане, труд, стремящийся мало-помалу поднять к Небу скорбное человечество!
Нам трудно представить себе начало этого пастырского служения. Хотя он и стремился к реформе, Аввакум все же, возможно, не имел перед собой четкой программы действий. В основном он довольствовался инструкциями, полученными им при его поставлении в священники. Его задача заключалась в том, чтобы применить их как к самому себе, так и к другим. Мы можем с большой долей вероятности представить себе Аввакума добрым семьянином, усердным священником и ревностным пастырем, борющимся за духовное и материальное процветание своей паствы.
III
Аввакум – отец семейства
В крестьянской общине священник был домохозяином, как и все крестьяне. Он имел свой, разделенный в зависимости от качества почвы земельный участок. Из этого участка надлежало извлекать средства пропитания; ему нужны были лошадь со сбруей, телега, сельскохозяйственные орудия. Каждый год на праздник святых Петра и Павла он получал участок для покоса.
В общем его жизнь мало чем отличалась от жизни окружающих крестьян: он пахал и косил, жена его жала и веяла, дети, по мере сил и возможностей, помогали по хозяйству. Он мог нанимать батраков, мог также и сам стать батраком или просто оказать помощь соседу, который, в другой раз, платил ему тем же. Он должен был платить подати и различные взносы. Отнюдь не соответствовало обычаям русского народа создавать для священника какие-либо особые привилегии. Вместе с тем, помимо дохода от своего участка, священник пользовался также сборами в натуре, получал время от времени подарки, а также пользовался доходами за совершенные им исповеди, браки, погребения, сорокоусты и т. д. Если он был хорошим хозяином и если у него в доме было достаточно рабочих рук и не слишком много голодных ртов, то жил он побогаче зажиточных крестьян.
Можно полагать, что так было и с Аввакумом. У него была большая семья. В 1644 году, согласно его словам, у него родился первый сын или, по крайней мере, первый ребенок, родившийся живым. Его назвали Иваном[378]. В 1645 году, по-видимому в июне, у него родилась дочь Агриппина[379]. Однако у него были работники: его младшие братья. Если Евфимию было лишь около 10 лет, другие были в полной силе, им было около 20 лет[380]. Может быть, один из них был уже женат. Чтобы обслужить всю эту семью, доброй Анастасии не хватало рук, невзирая на все ее мужество. Была тут еще молодая вдова, именем Евфимия, которая исполняла обязанности кухарки[381]. Марина, племянница Аввакума, которую ему предстояло потом увезти в Сибирь[382], возможно, у него в то время еще не жила. Во всяком случае, его домочадцев было не менее десяти человек. Он был для всех них отцом; один он распоряжался семейным имуществом. Ему верили как самому Богу, и так же боялись его. Со всех сторон он был окру жен теми особыми знаками внимания, которые знает только крестьянский быт. Даже сама хозяйка дома, второе лицо в семье, называла его с уважением по имени и отчеству: Аввакум Петрович![383]
