Оскар Уайльд, или Правда масок - Жак де Ланглад

В 1880 году она переехала в Дублин к бабушке Аткинсон; здесь до нее впервые дошли слухи о невероятном семействе, жившем когда-то на Меррион-сквер. Вскоре, будучи проездом в Лондоне, она узнала, что Оскар Уайльд живет с матерью в Челси. Она встретилась ним в доме своей землячки, которая щедро принимала всех лондонских ирландцев, и тотчас же испытала на себе обаяние остроумия, культуры и завораживающего голоса юного Оскара, свежеиспеченного выпускника Оксфордского университета. Ему и самому доставляли неизведанное ранее удовольствие похвалы этого очаровательного создания, кажущегося намного нежнее оксфордских однокурсников и чем-то неуловимо напоминающего сестру Изолу. В ее лице Оскар обрел ни с чем не сравнимую аудиторию: «Констанс Ллойд обладала замечательным умением слушать, которое подчеркивалось видимым напряжением и задумчивой неподвижностью. Годы спустя Оскар Уайльд будет задавать себе вопрос: а слушала ли она его в действительности? Скорее всего слушала, но совершенно не старалась понять»[255]. Именно эта способность к непониманию сначала заинтриговала, а затем полностью пленила блестящий ум Оскара Уайльда.

К осени 1883 года материальное положение Оскара стало почти отчаянным; его оптимистическая натура тщетно пыталась противостоять ударам судьбы, но ничто уже не в силах было отвести угрозу надвигающейся бедности. Был лишь один выход: женитьба; и раз уж на то пошло, то почему бы не на Констанс, богатой наследнице, так хорошо умеющей слушать и так мало его понимающей? Леди Уайльд, вынужденная потихоньку распродавать свои книги, чтобы иметь возможность не прекращать приемы на Парк-стрит, неодобрительно восприняла идею Оскара: «Кто сказал, что я должна позволить женщине медленно разрушать его душу только потому, что она станет называться супругой?»[256] Она опасалась, что Оскар, чье будущее казалось ей столь многообещающим, мог увязнуть в отсталом конформизме «девицы англо-ирландского происхождения, помешанной на детях и на хозяйстве, обладающей религиозным темпераментом и неспособной поддержать умную беседу»[257].

Вместе с тем она не забывала, что, каким бы блестящим ни был ее сын, у него не было положения в обществе и он вынужден был колесить по Англии, чтобы заработать несколько несчастных фунтов, которые немедленно тратились, в то время как ей самой приходилось каждый день принимать у себя торговца книгами, разорявшего ее некогда великолепную библиотеку. В конце концов у этой юной дурочки было семьсот фунтов дохода, а Оскар был влюблен в нее, да так, что не мог ни о чем больше думать, к тому же он считал, что в жизни все нужно испытать. И леди Джейн сдалась. В перерыве между двумя выступлениями Оскар сел на корабль, добрался до Дублина, где в это время находилась Констанс, и сделал ей предложение. 26 ноября она сообщила об этом брату. Кстати, Ото Холланд Ллойд был знаком со своим однокашником по Оксфорду, который нередко захаживал в дом деда Ллойда на Ланкастер-сквер, где жили тогда оба внука. Он немедленно написал Уайльду: «Я правда очень рад. Что касается лично меня, то можешь быть уверен, что я приму тебя как брата; а если Констанс будет такой же любящей женой, какой она была мне сестрой, то вы без сомнения будете счастливы; она такая искренняя и верная»[258].

Оскар Уайльд сообщил новость Лилли Лэнгтри, которая все еще продолжала свое турне по Соединенным Штатам: «Я в восторге от Вашего огромного успеха. Вам удалось то, что не удавалось никому из современных артистов: Вы вторично отправились завоевывать Америку и одержали новые победы. Это письмо наполовину продиктовано желанием сказать Вам, как я радуюсь Вашим триумфам, а наполовину — желанием сообщить, что я женюсь на юной красавице по имени Констанс Ллойд, этакой серьезной, изящной маленькой Артемиде с глазами-фиалками, копною вьющихся каштановых волос, под тяжестью которых ее головка клонится, как цветок, и чудесными, словно точеными из слоновой кости, пальчиками, которые извлекают из рояля музыку столь нежную, что, заслушавшись, смолкают птицы. Я много работаю и обогащаюсь, хотя ужасно, что приходится постоянно разлучаться с ней. Впрочем, мы дважды в день обмениваемся телеграммами, а бывает, что я вдруг примчусь из самого глухого угла, чтобы часок побыть с нею и предаться всем тем глупостям, которым предаются благоразумные влюбленные»[259]. Продолжая создавать вокруг Констанс чудесный ореол мечты, Уайльд с истинным ирландским воодушевлением сообщил о скорой женитьбе всем своим друзьям. Он писал из Шеффилда: «Итак, мы венчаемся в апреле, а затем едем в Париж и, может быть, в Рим. Будет ли приятен Рим в мае? Я хочу сказать, будете ли там ты и миссис Уолдо, папа римский, полотна Перуджино? Ее зовут Констанс, и это юное, чрезвычайно серьезное и загадочное создание с чудесными глазами — само совершенство, если не считать того, что она не признает Джимми единственным настоящим художником всех времен, зато твердо знает, что я — величайший поэт, так что с литературным вкусом у нее все в порядке; кроме того, я объяснил ей, что ты — величайший скульптор, завершив тем самым ее художественное образование»[260]. Констанс и в самом деле познакомилась с Уистлером, который дал обед в их честь, о чем, как и положено, было сообщено в газете «Уорлд».

Бракосочетание состоялось 29 мая 1884 года в переполненной церкви, несмотря на приглашения, которые требовалось предъявить при входе и в которых значилось: «Пропуск в собор Святого Иакова, Сассекс Гарденс, четверг, 29 мая 1884 г. в 14 час. 30 мин». Констанс Ллойд берет в мужья Оскара Уайльда в горе и в радости. О чем она думает, да и способна ли она думать вообще? — спрашивал себя Оскар. «Я опутаю тебя узами любви и преданности, — признавалась ему невеста, — так, что ты никогда не сможешь меня оставить или полюбить кого-нибудь другого, до тех пор, покуда я сама буду в состоянии любить»[261]. Стоя в церкви и слушая отдающиеся эхом слова пастора, Оскар улыбался, глядя на сверкающую красоту рядом с собой и размышляя о перспективах материального счастья. «Невеста была одета в великолепное атласное платье (сшитое по модели мужа) изысканного светло-желтого цвета. Прямой и слегка вытянутый спереди корсаж украшал высокий воротник „медичи“. А букет, который она держала в руках, представлял из себя равное сочетание двух цветов, зеленого и белого»[262]. Что же касается жениха, то единственным намеком на его эстетство осталась зеленая гвоздика в бутоньерке исключительно строгого на этот раз костюма. После церемонии был прием в доме на Ланкастер-Гейт, комплименты, объятия, пожелания счастья.