Кровавый снег декабря - Евгений Васильевич Шалашов

Разносолов за столом у генерала не было. Но всё-таки имелись уха, фасоль, фрукты, сыр и лепёшки.

— Вы уж, Вильгельм Карлович, простите. Стол у нас нынче скромный. Не ждал гостя, не обессудьте старика. Вот, попробуйте ушицы, — потчевал грозный генерал посланника правительства России, словно любящий дядюшка любимого племянника.

Наголодавшемуся в дороге Кюхельбекеру скромная пища показалась райской. Он торопливо, забыв о манерах и приличиях, ел уху. И даже не ел, а хлебал, словно какой-нибудь крестьянин, умаявшийся на покосе. А генерал между тем продолжал:

— Великий пост нынче, поэтому мясного ничего нет. Вот ужотка к вечеру прикажу казачкам барашка забить. Будет и похлёбка, и шашлык. Как говорит батюшка наш, отец Алексий, путникам и больным во время поста можно послабление сделать. Берите яблочки. Они здешние, из станицы. А вот сливы — так те из самой Имеретии приехали. Жаль вот, из России привоза совсем нет. Хочется чего-нибудь нашенского. В пост-то, сами понимаете, лучше рыжички да капустка квашеная, да огурчики наши. Эх, ну где их взять? Попробуйте-ка сыра овечьего.

Не забыли вкуса? Помните, как мы тогда хорошо посидели? Вы да я, да Александр Сергеевич Грибоедов, да писатель тот, Юрий Николаевич Тынянов, вроде бы? Шашлык, сыр, свежая зелень и вино грузинское. Настоящее вино, а не те помои, что в Россию сплавляют. Эх, славное было время. И хотя пришлось мне тогда Вас от греха подальше в Россию спровадить, но всё же лучше, нежели бы вы под пулю горскую попали или опять кого-нибудь на дуэль вызвали. Ну как, перекусили?

Насытившийся Кюхельбекер довольно кивнул.

— Ну-с, братец мой. А теперь расскажите, что же теперь творится в Петербурге?

— А что, собственно, вас интересует? — поинтересовался гость.

— Да, собственно говоря, интересуют меня не события 14 декабря. Ими пусть историки да литераторы занимаются теперь. Известия с Сенатской площади и до нас дошли. Знаю, что были вы в числе зачинщиков бунта и что стреляли в великого князя Михаила Николаевича, ныне являющегося государем, императором. А ведомо ли вам, милостливый государь, — внезапно перешёл Ермолов от тона доброго дядюшки к своему обычному, властно-грозному, — что по приказу Его Императорского Величества Михаила Николаевича Романова вы находитесь в главном списке государственных преступников?

От подобного перехода бедный Кюхельбекер просто растерялся. Но всё же это уже был не прежний коллежский асессор, присланный из Министерства иностранных дел в почётную ссылку на Кавказ. Впрочем, он и раньше не был трусом, а уж после Сенатской площади…

— И что сие значит, господин генерал, объяснитесь? — холодно спросил Вильгельм Карлович. — Я здесь не частным порядком, а представляю собой законное правительство России.

— Голубь вы мой, Вильгельм Карлович. Какое законное правительство? Это после цареубийства-то? По всем человеческим и божеским законам вы — представитель самозванцев и преступников. И пусть вы трижды посланник, но на Кавказе командую я. Вот, извольте.

Ермолов вытянул из кучи бумаг, аккуратно сложенных Гаврилычем, внушающий почтение документ. Кюхельбекер глянул.

«Мы, Божию милостию Император Всероссийский, король Польский, великий князь Финляндский и Грузинский Михаил Николаевич, приказываем всем губернаторам и воинским начальникам Российской империи принять меры к немедленному задержанию или немедленному искоренению нижепомянутых государственных преступников:

1. Каховский Пётр Григорьевич; 2. Батеньков Гавриил Степанович; 3. Трубецкой Сергей Петрович; 4. Кюхельбекер Вильгельм Карлович…».

Дальше Вильгельм Карлович читать не стал. Попал он в «чёрный список» ну, и попал. А чего он мог ожидать после неудачного выстрела в наследника престола, а ныне в государя-императора?

— «Чёрные» списки, — буркнул он. — Что и следовало ожидать. Мы, по крайней мере, таких реестров не составляем.

Бедняга Кюхельбекер не знал, что список, составленный Батеньковым, был не в пример больше…

— То-то вот, братец, Вильгельм Карпович, — перешёл генерал на упрощённую версию отчества Кюхельбекера, — попали вы не в «чёрные», а в расстрельные списки. А я должен сейчас крикнуть караульного начальника да и расстрелять вас где-нибудь. Желательно — так прямо во дворе. Мои солдатики да казачки к таким вещам привычные, а для чеченов нет большей радости, нежели когда русский русского бьёт. А вы тут правительства создаёте…

— Позвольте, Алексей Петрович. Но ведь вы тоже — член этого правительства. И мне-то, собственно говоря, и предложено…

— Да что предложено? Вы в курсе или нет, что перед сообщением о «революции» (тут генерал поморщился) к нам прискакал гонец? Мы ведь тоже вначале Константину Павловичу присягали, а потом, уже двадцать шестого декабря, — императору Николаю. И получается, что весь Кавказский корпус должен подчиняться тому, кто вступил на престол вслед погибшему императору, сиречь государю-императору Михаилу Павловичу! И что вы теперь предлагаете — встать в один строй с клятвопреступниками?

— Мы не клятвопреступники. Мы Николаю не присягали. Но ведь вы, господин генерал, всегда сочувственно относились к либеральным идеям. И мы изрядно на вас рассчитываем. Мы были уверены, что вы и ваш корпус помогут новой России. Поймите, Алексей Петрович, — принялся горячиться Кюхельбекер, — в России начинается гражданская война. Ладно, если вам угодно, мы — цареубийцы и преступники. А что дальше? Но Михаил Николаевич Романов, которого объявили царём, сидит сейчас в Москве и собирает войска. Эти войска к нему подходят. Мы имеем достаточно сил, чтобы дать отпор. Но это означает затяжную, кровавую войну. Если вы приведёте корпус, то можно покончить с мятежниками одним ударом. И в этом случае наше правительство будет признано Западом. А будет признано — то и будет законным. Потом, когда мы укрепимся, то сделаем то, что хотели. Русский народ — свободный и счастливый — сам изберёт своё правительство и тот путь, по которому должен пойти. И должен он жить без царей, и править должны справедливые законы!

— Эх, с каким пафосом вы всё это говорите. А я ведь тоже читал. Как там, в Конституции, написанной, кажется, Никитой Николаевичем Муравьёвым. «Ставя себя выше законов, государи забыли, что они в таком случае вне законов, вне человечества! Что невозможно им ссылаться на законы, когда дело идёт о других, и