Крах тирана - Шапи Казиев

– Заразу? – так же тихо переспросил опешивший владелец. – Что ты такое говоришь?

– Эта болезнь сначала незаметна, – шептал Ширали. – Но может скосить за день целый табун. Да так, что даже шкур никто не купит.

– Пожалуй, не буду брать с вас полную цену, – обернулся к купцам владелец.

– Из уважения к вам мы сделаем даже скидку в половину цены, – добавил Ширали.

Владелец гневно обернулся на Ширали, но тот знаками дал ему понять, что даже такие деньги за погибающую скотину – большая удача.

Продавец и покупатель ударили по рукам, и Ахмад расплатился. Муса-Гаджи догадался, что они получили коней задешево не без помощи Ширали, и предложил Ахмаду взять его в помощники. Если бы им пришлось рыть подкоп, помощник бы им очень пригодился. Ахмад считал, что они и сами справятся, а лишние свидетели ни к чему. Но Муса-Гаджи убедил его: если бы Ширали захотел их выдать, ничего не мешало бы ему сделать это в любую минуту. Но вместо этого туркмен им помог.

– Мы собираемся за товарами в Багдад, если на то будет воля всевышнего, – сказал Муса-Гаджи продавцу коней. Затем вручил ему золотую монету и попросил: – Мы отправляемся на днях и будем благодарны, если твой слуга хорошенько накормит коней перед дальней дорогой.

– Они будут сыты и готовы, – заверил продавец, пряча золотую монету за пояс.

Уходя, Муса-Гаджи шепнул Ширали:

– Ты оказал нам большую услугу.

– Ты сохранил мне жизнь, – напомнил Ширали. – Куда и когда привести коней?

– Загляни завтра вечером в караван-сарай, – сказал Муса-Гаджи. – Там я скажу.

Управившись с одним делом, друзья принялись за следующее, куда более трудное. Немного перекусив в духане, они накупили корзину разной еды и направились к городской тюрьме на окраине города.

Ахмад, которого могли здесь помнить, решил зря не рисковать и научил Мусу-Гаджи, что делать. Тот взял корзину и подошел к воротам тюрьмы:

– Кто ты, чего тебе нужно? – окликнул его стражник.

– Я великий грешник, – сказал Муса-Гаджи. – Вот корзина с едой, пусть смотритель раздаст ее узникам, чтобы они помолились за меня.

– Это можно, – согласился стражник, забирая корзину.

На следующий день Муса-Гаджи снова явился к тем же воротам. На это раз к нему вышел сам смотритель:

– Так это ты – великий грешник? – спросил он.

– Не такой, чтобы оказаться за этими воротами правосудия, – ответил Муса-Гаджи, поднося смотрителю связку сушеного инжира. – Но если бы ты позволил мне увидеть, что ждет преступников, я бы, наверное, вовсе перестал грешить.

– Раз так, я тебе покажу, – ответил смотритель и пропустил Мусу-Гаджи внутрь тюрьмы.

Смотритель провел его по темницам, объясняя, кто и за что наказан. А Муса-Гаджи раздавал узникам еду и просил упоминать его в молитвах.

Когда смотритель показал ему тесное помещение, примыкавшее к задней стене тюрьмы, где содержались джарцы, сердце Мусы-Гаджи сжалось от сострадания. Люди были измождены и сидели в тяжелых оковах.

– Кто эти несчастные? – спросил Муса-Гаджи.

– Опасные бунтари, – пояснил смотритель. – Они посмели противиться воле великого падишаха.

– Да помилует их Аллах, – сказал Муса-Гаджи, передавая узникам все, что осталось в корзине. Вместе с лепешками, сыром и орехами узники получили напильники и письмо.

Перекинувшись с ними многозначительными взглядами, Муса-Гаджи поспешил дальше.

– О, как я тебе благодарен, добрый человек! – говорил он смотрителю. – Душа моя очищается слезами раскаяния.

Вечером в караван-сарай явился Ширали. Ахмад и Муса-Гаджи встретили его по-дружески, но планы свои раскрывать не стали. Они угостили Ширали пловом и стали расспрашивать, что творится на дорогах, можно ли проехать в Джар, не опасаясь постов и преследования.

– Каджары сами теперь всего боятся, – усмехнулся Ширали. – А над теми, кто скачет туда, откуда другие бежали, они будут только смеяться.

– Значит, мы посмеемся вместе, – заключил Ахмад. Затем передал Ширали горсть золотых монет и попросил: – Седла нам тоже пригодятся.

Выйдя проводить Ширали, Муса-Гаджи сказал ему:

– На рассвете приведи коней к старой тюрьме. С той стороны, что выходит к реке.

– Можешь быть спокоен, – пообещал Ширали. А затем, помолчав, спросил: – Ты нашел свою невесту?

– Еще нет, – ответил Муса-Гаджи, отводя глаза. – Но я обязательно найду ее.

– Да поможет тебе Аллах, – сказал Ширали и скоро исчез в темноте старых кварталов.

В письме, переданном узникам, говорилось, что к ним будет сделан подкоп, а они чтобы избавились от своих цепей и были готовы к побегу.

Надежда обрести свободу придала изможденным узникам новые силы. С проржавевшими оковами они разделались быстро, а когда услышали глухой стук, приближавшийся к ним из-под земли, снова пустили в ход напильники, копая ими навстречу своим спасителям. Не прошло и часу, как они встретились под землей с Ширали, и джарцы один за другим покинули темницу. У выхода из подкопа их встречали Ахмад с Мусой-Гаджи. Освобожденные джарцы благодарили их от всего сердца. Но теперь было не до благодарностей, нужно было уходить как можно скорее. Джарцев ждали оседланные кони. Догадливый Ширали постарался так, что к каждому седлу была приторочена и одежда, в которой бывшие узники стали неотличимы от жителей Персии.

Горцы вскочили на коней и помчались вдоль реки. Несмотря на уверения Ширали в безопасности дорог, они старались выбирать окольные пути. А когда им все-таки встречались воинские разъезды, Ахмад кричал страшным голосом:

– Дурбаш! Удалитесь! Прочь от храбрецов, спешащих отомстить врагам падишаха!

Перед ними расступались и провожали удивленными взглядами.

Когда смотритель узнал, что заключенные джарцы бежали, он пожалел, что они не взяли его с собой. В Персии ему теперь места не было, а суровая расплата могла ждать на каждом шагу. Подгоняемый страхом перед шахскими палачами, он в тот же день скрылся, бросив тюрьму и оставив на произвол судьбы свою семью.

Через две недели пути джарцы вернулись на родину. Ахмада и Мусу-Гаджи встречали как настоящих героев. Особенно радовался Чупалав, обнимая друга, который еще раз сумел выбраться из пасти персидского льва.

Высохшее тело Ибрагим-хана джарцы сожгли, а прах его развеяли по ветру.

Глава 30

Надир-шах уже начал подумывать о возвращении в Персию. Но жизнь его в Индии была так необычайно сладка и безмятежна, что он день ото дня откладывал свое отбытие. Ему передали, что Фируза стала куда более покладистой и вот-вот откроет шаху свое сердце. Но все твердит, что еще не готова предстать перед своим повелителем, а гаремные наставницы употребляют все свое искусство, чтобы ночь долгожданной встречи была обставлена по всем правилам.

Шаху показалось, что наставницы излишне усердствуют, и он сам явился в гарем. Фируза, действительно, выглядела теперь совсем иначе. Она заметно похорошела, усвоила гаремный этикет, оставила свое затворничество и даже улыбалась в ответ на вопросительные взгляды Надира.

– Ты так ничего и не взяла в моей казне, – напомнил Надир.

– Мне ничего не нужно, – ответила Фируза, опустив глаза.

– Но я хотел бы подарить тебе то, чего желает твое сердце, – предложил шах.

– Тогда пусть мой повелитель вернет мне родину, – тихо сказала Фируза.

– Твоя родина давно уже здесь, – обвел руками гарем Надир-шах.

– Но мне хотелось бы взглянуть на ту, где осталась моя семья, – упрямо твердила Фируза.

– Девушка еще не готова, – недовольно сказал Надир евнуху Лала-баши и покинул гарем, провожаемый призывными взглядами других его обитательниц.

– Осталось совсем немного, мой повелитель, – горестно вздыхал Лала-баши, семеня за своим господином. – Эта дикарка почти уже готова к счастливому свиданию!.. Еще чуть-чуть…

– Еще чуть-чуть, и твоя жизнь будет не в счет, – пригрозил Надир-шах.

Лала-баши отлично знал, что означают эти слова, и бросился к ногам Надира.

– Умоляю, пощади своего верного слугу, владыка!

– Слуги должны служить, – ответил, не оборачиваясь, Надир.

– О, если бы великий шах позволил мне построже относиться к его избраннице, – заныл Лала-баши.

– Я сказал – ты понял, – гневно бросил Надир, и стражники закрыли за ним дверь.

Но огорчения Надира на этом не закончились. Когда он пытался успокоить свою гордыню музыкой, вином и кальяном, явился серый от страха визирь. В руках он держал письмо с большой красной печатью и шкатулку.

По лицу визиря Надир-шах понял, что случилось что-то важное. Он кивнул секретарю, тот взял письмо и сломал печать. По мере того, как он читал письмо, лицо его делалось все бледнее.

– Ну, что там? – мрачно спросил Надир, отставив кубок с вином.

Секретарь поднял глаза от письма и дрожащим голосом произнес:

– Не смею вымолвить, мой повелитель…

– Говори, – приказал Надир. – Я вижу, что на письме печать Ибрагим-хана.