Сын предателя - Валерий Мухачев

 Надя уже бежала к нему, усердно толкаясь в снег палками, замахала одной рукой, показывая, что надо бежать. Он что-то ответил  ей, не слыша своего голоса, отчего речь получилась невнятной. Наде показалось, что он её понял, и побежала дальше. Неожиданно оглохший, Фёдор не так панически боялся этого боя против него и Нади, поэтому сдерживал порыв своей подруги, по животному боявщейся за свою жизнь.

 Немцев они увидели раньше. На фоне леса в разрывах снарядов, повидимому, сами они были не так отчётливо заметны, как сгрудившаяся рота немцев в сине-зелёных шинелях и нелепых в такой мороз летних головных уборах. Вояки Рейха заботились не отморозить нечаянно носы и уши, постоянно подплясывали, били рука об руку и поглядывали на начальника, когда тот объявит отбой профилактическому прощупыванию болота.

 Бежать дальше было бессмысленно. Немцы были с автоматами, стрелять станут без предупреждения, и Фёдор первым распластался в снегу. Надя стояла над ним, бросив палки. И когда следующий взрыв совсем близко разорвал воздух, она упала рядом и стала закапываться в снег, как будто это могло спасти её от осколков или, что ещё хуже, прямого попадания снаряда. Взрывы пошли дальше, не пожелав смешать их тела с перегноем и снегом. Вдруг наступила гнетущая тишина. Затем заурчали двигатели танков, их шум стал медленно удаляться.

 Надя, припорошившая себя и Фёдора снегом, ещё некоторое время лежала не шевелясь. Холод пробирался к телу медленно, но упорно. Скоро она поняла, что если не встанет и не поднимет Фёдора, они замёрзнут. Немцев у деревни уже не было видно.

 Фёдор поморозил пальцы рук, нос и щеку, на которой лежал. Оттирала Надя и снегом, и с холодной водой делала примочки уже в погребе, который не пострадал от бомбёжки. Было обидно, что бежали зря, ещё больше рискуя жизнью. Постепенно, когда пальцы рук Фёдора стало болезненно щипать, а нос и щека обрели слабый румянец, Наде стало весело. Глядя на подругу, Фёдор уже не так страдал от боли в груди.

 Кружилось что-то в его голове, и ноги плохо слушались, но главным и странным для него было появление этой девушки, которую он не узнавал. Это обстоятельство Надю  сильно расстроило, и от весёлого состояния, в котором она только что находилась,  не осталось и следа. Она поднялась в сарай, разожгла огонь в примитивной кладке из кирпичей, поставила горшок со снегом на осколок плиты. Когда снег растаял, бросила в горшок последние три картофелины и стала ждать, когда будет готов последний скудный обед, печально задумавшись.

 Её охватило какое-то равнодушие то ли от усталости, то ли от пережитого стресса, связанного с неожиданной бомбёжкой. Немецкую речь она услышала,  как во сне. Но скрип снега под ногами привёл её в смятение. Она набросала снег в топку, отчего дым пополз во все щели сарая и несомненно только помог убедить немцев, что здесь есть живые люди, конечно же, партизаны. Она во-время скатилась по лестнице на дно погреба, потому что одновременно с прошившей стены сарайчика автоматной очередью раздалось:

 -Рус, сдавайс! Хенде хох!

 Надя толкнула Фёдора в грудь, не давая ему подняться с лежанки и полезла наверх. Вид женщины немцев озадачил. Хотя Надя не догадалась поднять руки, никто из окруживших сарайчик немцев не повторил приказ. Все удивлённо разглядывали русскую бабу, оказавшуюся живой в зоне, которую немцы старательно очистили от жителей, и которую даже пуля не берёт, и снаряды обошли стороной. Никто из немцев по-русски не понимал, поэтому пожилой немец пролаял:

 -Партизанен рус фройлен!

 -Нет-нет! Я живу здесь! Нет хлеба, нет еды!

 Немцы молча стояли вокруг неё. Ей стало страшно, что сейчас её не поймут и просто расстреляют. В её памяти вдруг всплыли познания, полученные на уроках английского языка, за который ей когда-то ставили только пять.

 -I hope you give me bred a litle if you whill be sou good[1] - выдавила она из себя. Выражение лиц немцев мгновенно изменилось, двое даже засмеялись:

 -Ингленд шпион! Все засмеялись, явно поняв, что сказала Надя. Она тоже натянуто улыбнулась. Один немец по-английски предложил ей пойти с ними, потому что неприлично такой умной девушке жить в таких скотских условиях. И вся орава немцев, довольная, что с партизанами, о которых сообщили с другой стороны болота, покончено, радостно гогоча, двинулась туда, откуда только  что вернулись Надя с Фёдором.

 Сама Надя понимала, что ни о каком противоречии немецкому приказу нельзя было и думать. И то, что Фёдор остался в погребе благодаря непонятной даже для него удаче, давала ей силы не раскиснуть, не потерять самообладание, по крайней мере, до тех пор, пока они не покинут этот участок леса и не уйдут достаточно далеко от погреба. А там видно будет, что судьба ей подарит, и подарит ли ещё одну удачу.

 Фёдор же совсем не понял, что случилось. Он сидел на лежанке, ожидая, когда боль в обмороженных пальцах пройдёт. Только после достаточно долгого одиночества он заволновался и поднялся в сарайчик. Увидев засыпанную снегом и дымящуюся печурку, горшок с остывшей водой, он почувствовал неладное.

 Выглянув за щелястую дверь, он увидел множество следов с характерными немецкими подковками.

 Глухота не проходила, лес казался вымершим, и это пугало его. Он совершенно не понимал, где он, что случилось, почему так тихо вокруг, и кто эта девушка, исчезнувшая так же загадочно, как и появилась.

 Он даже не мог ответить на такой простой вопрос - кто он сам?

глава 41

 Пятый курс в колхоз не поехал. Николай Лубин с любопытством разглядывал собравшихся у входа в институт студентов первых курсов, одетых в телогрейки, сапоги, готовых поехать на картофельный подвиг или вообще на любой во благо колхозного хозяйства. В коридорах было почти пусто и непривычно тихо. Общеобразовательных предметов было мало, и нужно было гораздо больше времени нюхать вредные испарения скипидара, пинена, лака и красок, чтобы окончательно выяснить, достойны ли студенты учить детей рисовать яблоко.

 Некоторые студенты направили свои усилия на черчение - нужный предмет для учеников школ.

 Сам Николай окончательно запутался в масляной живописи, совершенно не мог понять её технологии, о которой никто не читал в институте лекций, не показывал примеров. Акварельная техника сидела в его памяти крепко, поэтому он постоянно боролся с разбелом.

 Тёмные тона ему казались чёрными.

 Николай замечал, что и вся группа "А" писала этими блёклыми цветами, с тёмно-серыми разливами.

 Эту гамму красок настойчиво насаждал преподаватель живописи, постоянно возмущаясь, что вся группа "Б" пишет крикливо яркими красками. Трагически погибший преподаватель группы "Б" успел настроить студентов на эту нарядность красок, с которой Николай в душе тоже был  не согласен. Но и в сером колорите ему самому свои работы не нравились тоже.

 Конечно, какая-то подковёрная борьба между художниками им отмечалась, но удивлял его больше его личный конфликт с преподавателем, который обострялся, чем ближе был конец обучения. На пятом курсе ему уже не хотелось показывать домашние зарисовки. Он никак не мог забыть случай с теми этюдами и портретами, которые написал во время путешествия по Волге.

 Преподаватель, увидев в его руках массу этюдов в деканате, предложил положить на шкаф, пообещав освободиться и посмотреть. Через неделю на шкафу в деканате Николай не обнаружил ни одной своей работы. Их просто растащили студенты по своим местам проживания.

 Осталось только вспоминать своё полуголодное путешествие. Может Николай и сам усложнил себе жизнь, не пытаясь слегка полебезить перед преподавателем. Что делать, если люди, имеющие не очень выразительный талант, бьются изо всех сил, обижаясь на бога за то, что кто-то другой этого же уровня достигает смеясь.

 Преподаватель увеличивал свои картины из года в год, именно размером стремясь заставить Московские Выставкомы считаться с его мнением. При советской власти легко было этого достигнуть, восхваляя советский строй.

 Николай недолго задержался среди лучших учеников. Сейчас он не на шутку сердил преподавателя живописи, не показывая никакой подготовки к дипломной работе. Сложность поиска темы для Николая заключалась в этом скудном питании, состоявшем из пустой похлёбки с хлебом дома и двух стаканов чая опять же с хлебом в институте. Нехватка витаминов настолько ослабила его организм, что он уже с раздражением думал об этой дипломной шумихе.

 И для чего нужно было создавать картину будущим учителям рисования в школе? Ведь ученики даже не научатся рисовать правильно яблоко! Ну, один или два ученика сумеют и только!

 Разве недостаточно выставить на защите натюрморт, пейзаж или портрет?

 Эта путаница породила убеждение многих выпускников Худ-графа о их профессиональной подготовке на уровне мастеров, отчего лишь единицы осели в школах на скромной должности учителя рисования. Другие ушли в заводы и занялись оформительской деятельностью.