Сын предателя - Валерий Мухачев

 Ночью лес казался им наполненным зверями и немцами. При лунном освещении идти было легче, но ощущение безнадёжности их положения обоих пугало настолько, что они шли молча, вздрагивая от раздававшегося треска поблизости.

 Фёдор шёл с мыслью, что если они не найдут погреб, который он обнаружил при осмотре в первый день, наверно замёрзнут в эту морозную ночь. Они раскидывали обгоревшие доски и бревёшки со звериной яростью, разрывали ногами снег вперемежку с золой и тыкали жердушками в землю. Повезло Наде. Бугорок отозвался стуком дерева о дерево. Разрыв варежками сугроб, Фёдор нащупал щель и потянул доску на себя. Открылась чернеющая пустота, которой оба были настолько рады, будто волшебник подарил им дворец.

 Фёдор долго чиркал кресалом, раздувал оранжевую искорку в пакле, подставив клочок  газеты с довоенным текстом, посветил вниз. Обнаружив лестницу, спустился вниз. Надя спустилась следом. Они не сомневались, что это углубление надолго станет их жилищем.

 Деревня стала для них после появления партизанского отряда просто опасным соседом. Едва ли немцы будут равнодушно смотреть на их приходы.

 Запасов их продуктов могло при жестокой экономии хватить на месяц. Была надежда, что за это время завоеватели успокоятся, если, конечно, ещё какие-нибудь партизаны не объявятся вновь.

 Они уже не мылись несколько дней, отчего Надя страдала больше Фёдора. Мыться снегом ей было непривычно, да и мороз был очень сильный. Потихоньку над лазом в погреб слепили подобие сарая из обгорелых брёвен и досок. Стало возможно разжигать костёр, не боясь, что его кто-нибудь увидит. И в погребе от костра стало казаться теплее. Сарай утепляли, закапывая его в сугроб. Удалось сделать даже лопату из целого бревна, которое Фёдор обстругивал целый день.

 К счастью, "Робинзонада" их закончилась через неделю. Михалыч то ли усовестился за свою трусость, то ли немцы ослабили контроль, пришёл к ним в гости и с сочувствием охал на их условия жизни. Но и сам пожаловался на своё житьё. Оказывается, вся молодёжь и среднего возраста женщины были увезены в неизвестном направлении на другой день после боя. Стариков собрали в сарае и продержали трое суток без еды.

 Запертые в сарае ждали смерти, но вдруг пришёл полицай и, улыбаясь, сообщил, что на этот раз гер офицер прощает старых мужчин и женщин, у которых нет сыновей-партизан и отпускает домой. Наверно, фашистам пришло в голову, что партизаны уничтожены, а старики для партизанщины  устарели. Немцам стало в деревне скучно без достаточного количества девущек и женщин,  не слишком оберегавших свою честь под дулом автомата, и они перебрались в районный центр, откуда они и наведываются через день-другой.

 Михалыч принёс листовку, в которой сообщалось о разгроме немцев под Московй. Листовка была напечатана типографским способом и, наверно, была сброшена с самолёта. Михалыч подобрал её за околицей. Призыв в листовке уходить в партизаны и бить врага, не давая ему передышки и настроил Михалыча пойти к Фёдору и Наде. Очень уж хотелось поделиться новостью, от которой вдруг воспрянул он духом.

 Захотелось и Фёдору как-то помочь фронту. Он уже думал о том, что неплохо бы было подобраться к железной дороге, взорвать рельсы или разобрать их, чтобы составы полетели под откос. Но всё это не продвигалось дальше мечты, которая была откровенной утопией.

 Уже после ухода Михалыча идея борьбы плавно угасла. Правда, Михалыч обещал найти людей, добыть оружие и взрывчатку.

 Но прошла неделя, а заряженного на энергичные дела жителя соседней деревни будто ветром сдуло. Железная дорога была далеко. Там, наверно, развёртывались основные действия партизан, к которым и самолёты пробивались с продовольствием и оружием. Но до этих партизанских групп надо было добраться, рискуя попасть в засаду или наткнуться на немецкий патруль.

 И война для Фёдора продолжалась в этом неудобном погребе в обнимку с Надей, которая чувствовала себя постоянно неловко, обнимая его, и не в состоянии от него отказаться, ощущая толчки зарождающейся жизни в утробе.

 Через две недели Фёдор всё же решился сходить в деревню. Надя осталась дожидаться его в погребе. В этой яме, которую им пришлось и расширить, чтобы сделать лежанку, укрепить всем, что под руку попадёт,  Надя чувствовала себя спокойней, чем в доме до его сожжения. То ли погреб не так бросался в глаза непрошенным гостям, то ли привычка взяла своё, но она осталась без капризов. Фёдор считал, что так будет лучше.

 Крайняя изба мрачным пятном выделялась на белом снегу. Он прокрался через огород к ограде двора, прислушался. Тишина пугала даже больше, чем какой-нибудь звук. Фёдор долго стоял, провалившись по колено в сугроб, не решаясь открыть калитку. Скоро он почувствовал, что замёрзнет, если не будет двигаться. Он подтолкнул калитку внутрь двора, протиснулся в узкую щель, боясь произвести шум. Сени были не заперты, дверь легко подалась. Фёдор открыл её и замер. В сенях было темно. Он ощупью переставлял ноги, продвигаясь медленно в пустоту.

 На дверную ручку наткнулся случайно. Долго раздумывал, почему Михалыч не проявляет осторожность, но уже предчувствие беды охватило его.

 Фёдор попятился назад и тихо вышел во двор, прикрыв за собой скрипнувшую дверь. Обратно в огород пролез, разрывая и без того рваный полушубок, когда услышал скрип шагов по улице. Вошли двое, как ему показалось из их негромкого разговора:

 -Да никто не придёт. Партизан же нет!

 -А вдруг этот придурок всё же связан с кем-то? Иначе откуда у него листовка?

 Двое вошли с шумом в сени, потом в избу. Фёдор стоял, не шелохнувшись, не замечая даже, что он перестал чувствовать свой нос. Мысль, что ещё мгновение, и он был бы схвачен, привела его в ужас не за себя, а за Надю. Она осталась бы одна в той яме, решив, что он её бросил!

 Из избы, между  тем, раздались вопли, от которых Фёдор ощутил сильнейший спазм желудка. Острая боль заставила на мгновение потерять сознание и повалиться на снег именно в тот момент, когда четверо вышли из сеней и направились через двор к воротам на улицу.

 Придя в себя через мгновение, он долго ждал, оттирая обмороженный нос варежкой, потом голой рукой. Время тянулось медленно. Кругом была тишина. И всё-равно было страшно  уходить из деревни в лес. Ещё страшнее было зайти в избу, чтобы убедиться, что с Михалычем.

глава 37

 -А сколько стоит ведро абрикосов? - спросил Николай.

 -Да что вы! Ешьте так! Какие там деньги! Только не сломайте побеги.

 С этими словами хозяин сада зашёл в дом, а старушка осталась стоять на крыльце. Николай и Каргашин набрали килограмма по два, простились со старушкой, которая всё продолжала стоять на крыльце, ласково щурясь.

 Николай ел абрикосы, утоляя обеденный голод, и ему казалось, что попали они с другом на землю обетованную. Повариха на теплоходе тоже готовила из дешёвых продуктов отменные супы и славно поджаренные котлеты с гарниром.

 Но сладкая жизнь вперемежку с купанием в парном водоёме, с загоранием до опасной черноты под палящим солнцем закончилась самым банальным образом.

 У капитана на теплоходе каталась дочь лет шести. Николай загорелся желанием написать её портрет, и капитан дал добро. Девочка сидела спокойно, и портрет получился неплохо. И тут началось буквально выклянчивание портрета всей командой. Конечно, самому капитану неудобно было в этом участвовать, но моряки взялись за дело азартно. Отказ отдать портрет был встречен настолько враждебно, что ночью два друга собрали вещи и  сбежали на рядом стоявший теплоход, который рано утром отправлялся в рейс.

 Поплыли вверх  по Волге. За восемьдесят километров от Волгограда теплоход застрял в Волго-Донском канале. Николай смотрел на высокие, опасно отвесные стены шлюза и прикидывал, утонет теплоход при обрушении стены или нет. Почему-то не хотелось находиться в каюте. Казалось, что тогда уж ни о каком  спасении мечтать  не придётся. Этот страх каким-то образом передался и Каргашину.

 Не долго думая, друзья собрали вещи и по пустырю потащились к шоссе. Загруженный под завязку, Николай скоро измучился. Поле всё было изрыто ямами и рытвинами. Картонки, нагруженные краской, стали не только толще, но и скользили, пытаясь  всё время рассыпаться. Этюдник ремнём натирал плечо, постоянно сползая на локтевой сустав, а чемодан завершал муки. Несколько раз Николай останавливался, укрепляя кладь, невольно оглядываясь на опасно строгую статую отца народов - товарища И.В.Сталина, издевательски зовущего назад, в уютную каюту теплохода.

 Огромная статуя бывшего вождя ни в какое сравнение не шла с пятиметровой статуей, когда-то украшавшей в Ижевске улицу Максима Горького.

 Каргашин шёл налегке, весело поводя головой вправо-влево, посматривал изредка на Николая, озаряя его своей невинной улыбкой, не догадываясь помочь.