Ты никогда не исчезнешь - Мишель Бюсси

— Хорошо. То, что я тебе расскажу, тебя взбодрит! Я только что поговорил с Ибаном Лазарбалем, ну, помнишь, с этим полицейским из Сен-Жан-де-Люз. Мы с ним уже почти подружились — правда, он все еще думает, что моя фамилия Леспинас и что я командую жандармской бригадой в Бессе. Короче, для начала — про эту ассоциацию «Колыбель Аиста». Представляешь, главное, за что они бьются, — это люки для детей.

Савина резко остановилась на середине подъема.

— Что за люки?

— Люки для детей! «Вертушки для подкидышей», если хочешь, — это их средневековое название. На английском будет baby hatch, а в Германии их называют «окнами жизни». В каждой стране есть свое название. В большинстве стран это разрешено, но не во Франции.

— Боколом, о чем ты говоришь?

— Да это же старо как мир! Такие ящики, чаще всего вделанные в стену больницы, или церкви, или еще какого-нибудь общественного здания. В них тепло, удобно, они защищены от ветра и дождя. Уютные гнез­дышки для...

— Брошенных детей! Ты об этом?

— Да! Совершенно верно, госпожа социальная работница! Во Франции женщина имеет право родить анонимно, но не имеет права бросить ребенка. Но это запрещено лишь с 1940 года, так что во всех старых приютах Франции ты по-прежнему увидишь эти «вертушки для подкидышей», которые со времен Средневековья приняли тысячи детей. А недавно эту систему возродили в разных странах, она действует в Германии, в Швейцарии, и такие ассоциации, как «Колыбель Аиста», ратуют за то, чтобы возродить ее во Франции.

— Какая мерзость!

— Если говорить о младенце — вопрос спорный... Побуждают ли родителей эти «вертушки» бросить ребенка, как только им покажется, что он слишком громко плачет? Или, напротив, спасают младенцу жизнь, не дают умереть в мусорном контейнере? Эти соображения могли бы поделить людей на две группы. Первые...

— Спасибо за лекцию! — тяжело дыша, перебила его Савина.

Под тираду Нектера она уже подошла к черным камням первых укреплений. Пересекла большой квадратный двор, подгоняемая ветром, который врывался в бойницы.

— У тебя вроде была какая-то важная новость? — спросила она, надеясь, что он перейдет к главному.

— Я как раз об этом. Доктор Либери, как я тебе уже говорил, состоит в ассоциации. Мне показалось, что это не очень вяжется с деонтологией женщины-врача, потому я снова позвонил Лазарбалю и спросил у него...

— О чем?

Нектер замолчал. Савина тем временем успела добраться до площадки перед развалинами замка. Горы были освещены все таким же ярким солнцем, но заметно похолодало, на ветру долго не выстоять.

— Нектер?

Куда он запропастился? Решил ее потомить или отошел заварить себе чаю?

— Я спросил у Лазарбаля, — наконец-то продолжил секретарь мэрии, — действительно ли Эстебан — ее сын. И тут... бинго! Интуиция Боколома! Держись крепче! Эстебан Либери — усыновленный ребенок! Он был найден в возрасте трех месяцев в тайном приемнике для младенцев, установленном одним из активистов этой ассоциации перед больницей в Байонне.

— Вот это да!

— Лазарбаль категорически это утверждает. Еще бы, они ведь изучили досье вдоль и поперек. Мадди Либери усыновила ребенка. Одна! Это редкость, поскольку, как правило, детей отдают парам, но одинокие женщины тоже имеют на это право. Мадди Либери пришлось долго сражаться, но она победила. Лазарбаль изучил бумаги, связанные с процедурой усыновления, этим занимались службы помощи детям, досье толщиной с китайский телефонный справочник. Отчеты социальных служб, которые десятки раз к ней наведывались в первые два года, записи психологов... Все было идеально, Мадди Либери стала безупречной матерью-одиночкой!

Савина, дрожа на ветру, слушала разоблачения Нектера и продолжала рассматривать сверху, со своего излюбленного наблюдательного пункта, машины, проезжавшие по шоссе, людей, гулявших по тропинкам. Бы­ло видно даже, как дети на лугу над рекой играют не то в жандармов и воров, не то в таможенников и контра­бандистов. Она узнала Элиота и Адана, вооруженных палками, Энзо и Натана, забравшихся на дерево, и в стороне от всех — одинокого Яниса с непокрытой головой.

— Безупречная мать, — повторила Савина. — По крайней мере, в первые два года.

— Я еще и в булочную заглянул, — без перехода сообщил Нектер.

— «Пекарню Ламии»? Да? Куда Эстебан должен был зайти за багетом?

— Вот именно! Пекарь был весь в тесте, но обещал мне перезвонить.

Вот только этого недоставало — шуточек Нектера. Савина начала замерзать, ее пальцы, сжимавшие телефон, превратились в ледяные палочки.

— На что ты надеешься?

— Понятия не имею. Но это и есть метод Боколома — ни одного следа не упускать, проверять все!

— Тебе виднее. Но Эстебану надо было всего-навсего купить багет.

— Вот именно, багет багету рознь...

Савина больше не могла торчать без движения на вершине и все же не торопилась спускаться, боясь, что сигнал снова пропадет и разговор прервется. Дети убежали с луга или где-то спрятались.

— Только не это! Не вздумай рассказывать мне, что у тебя есть теория насчет людей, которые делятся на тех, кто предпочитает традиционный багет, и тех, кому больше нравится классический.

Она услышала смех Нектера, сидевшего в теплом кабинете в мэрии, — во всяком случае, так она предполагала.

— Все намного сложнее, дорогая моя! Когда булочница спрашивает, традиционный или классический, вот тогда люди и делятся на две группы. На тех, кто понимает, в чем различие, и на всех остальных. Первые выбирают, вторые берут наугад, потому что не решаются спросить, в чем разница, или недостаточно любопытны, или знали, но забыли. Короче, им все равно. Первые — осторожные, они любят все контролировать, понимать до того, как начать действовать, и...

В этот момент в мэрии зазвонил телефон. Нектер тут же включил громкую связь, и Савина слышала все так отчетливо, словно стояла рядом с ним.

— Это «Пекарня Ламии». Вы нам звонили?

Нектер довольно быстро объяснил собеседнице, что его интересует. Уф! Савина подпрыгивала на месте, пытаясь согреться. И речи не могло быть о том, чтобы отойти хотя бы на метр. Девушка на том конце провода сказала, что сейчас позовет хозяина.

Подошел хозяин, и Нектеру пришлось повторить все с самого начала.

Боколом, прошу тебя, побыстрее! Савине казалось, что хозяин чешет в затылке — так это когда было... — и к тому времени, как он произнес: «Я-то был в пекарне, за кассой сидела жена», Савина просто окоченела.

Она уже готова была заорать, и тут свершилось чу­до: оказывается, хозяйка была рядом и слышала весь разговор.

— Помню ли я маленького Эстебана Либери? Конечно, помню, лейтенант! Милый, красивый мальчик. Такая беда. Он каждый день приходил со своей монеткой. Классический багет, не слишком поджаристый... А на тридцать сантимов сдачи он покупал канеле.

— Канеле? — повторил Нектер.

Канеле? — мысленно повторила Савина. Она укрылась за осыпавшейся стеной, стояла на кучке камней и от удивления едва не свалилась вниз.

— Да, — подтвердила булочница. — Так-то мы их по­штучно не продаем, но для мальчика я делала исключение. Он их обожал... Чтобы попробовать наши медовые канеле, люди приезжают из Андая и даже из Испании! 30

— Том, быстро домой! И без разговоров.

Мальчик, прихрамывая, прошел во двор фермы. Не знаю, кто его напугал больше — этот