Между жизнью и смертью. Рассказ человека, который сумел противостоять болезни - Антон Буслов

Нас треть.

Молодые и сильные не понимают, как нам тяжело. Они смотрят вокруг и не видят нас потому, что нам тяжело жить в Москве, мы зачастую не можем выйти из квартиры. Я как-то был в “Экспериментариуме” и там увидел макет, предлагающий испытать на себе прелести жизни беременной женщины на позднем сроке. Это был рюкзак, который весил до черта. Надев его, я поразился: “Как женщины со всем этим ходят?!” А сейчас еще думаю: а как они с этим ходят по нашим улицам, как поднимаются с тошнотой по лестницам подземных переходов? Как они живут в Москве? Взаперти, в такси, в общественном транспорте? Так же, как я после химиотерапии. И не потому, что жить иначе нельзя, а потому, что город забыл о трети своих жителей.

Молодые и сильные садятся в машину и легко одолевают километры, тратя на это минуты. В Москве около 30 процентов жителей передвигаются на автомобилях, а остальные – чаще на общественном транспорте. Автомобилисты в России практически не ходят пешком. У нас не принято парковаться по правилам, у нас паркуются поближе к месту назначения. Зимой многие из них даже не носят верхней одежды: они выскакивают из подъезда в машину, припаркованную поперек тротуара во дворе, едут на работу, где паркуются во втором ряду напротив входа в офис. Это люди, живущие в ином мире, чем “кегли”, о которых они пишут на форумах. Они давно не пробовали ходить пешком так долго, чтобы успеть устать. “Бытие определяет сознание”, – заметил Карл Маркс, и он был прав! У автомобилистов нет понятия “устал идти пешком”. Они не догадываются, что можно устать, пока идешь в магазин за хлебом. Они помыслить не могут, что у нас на улицах нет скамеек, как в Европе, и нет скатов для тележки с креслицем, чтобы бабуля по дороге в магазин и обратно могла отдохнуть.

Треть горожан может устать потому, что идет, поднимается по лестницам, стоит на светофорах. Вы стоите у светофора, сидя в теплом салоне машины. Бабуля с тяжелой сумкой стоит и ждет, пока вы проедете. И знает, что долго не простоит. А табло светофора горит 120 секунд, зато зеленый будет гореть всего 12 секунд, чтобы ты успел бегом пересечь улицу. А перед тобой шесть полос, которые надо успеть преодолеть. И отдохнуть негде, потому что кругом мороз и наледи. И пока ты не дойдешь до дома, ты рискуешь всем. Теперь, когда вы узнали о существовании трети жителей города, я расскажу, в каких условиях мы живем. По новому ГОСТу 2013 года пешеходные переходы должны быть на расстоянии 250–300 метров друг от друга, при том что предел пешеходной доступности в городе составляет 500 метров. Раньше по ГОСТу (который исправили ради строительства бессветофорных магистралей) расстояние требовалось 120–150 метров. Зачастую, чтобы погулять в парке напротив дома, мне надо пройти почти 700 метров пути. Например, на многих участках Ленинградского шоссе, чтобы его перейти, надо пройти около километра до перехода и потом еще преодолеть лестницу на подъем и на спуск. Значительная часть переходов даже через многополосную улицу со скоростным движением не оборудована светофором. Там, где светофор имеется, его фазы обычно настроены на приоритет пропуска автомобилей.

При планировании организации дорожного движения в России зачастую не учитывают пешеходные потоки при проектировании дорог и переходов. Молодые и сильные организаторы дорожного движения, имеющие автомобили, понятия не имеют о трети жителей города, которые физически не могут одолеть 700 метров пути и лестничный пролет. А иногда в пределах видимости вообще нет перехода, и надо еще догадаться, в какую сторону к нему идти.

И главное. Эти переходы, недружелюбные к людям, не освещенные в темное время суток, расположенные редко, никак не защищают от ДТП. За год в России случается 70 тысяч дорожно-транспортных происшествий с пешеходами, причем каждое третье – с пострадавшими, при этом примерно 30 % из них сбивают на пешеходных переходах. Под колесами машин гибнет 10 тысяч пешеходов, еще больше становится калеками. Вдумайтесь, более трех тысяч пешеходов ежегодно сбивают на “зебре”. Во многих городах России значительная часть автомобилистов не пропускает пешеходов на “зебре”. Иногда вообще доходит до абсурда: первый ряд останавливается, а машина, идущая во втором ряду, сбивает человека. То есть сейчас наши переходы – ловушка для людей, которые должны тратить массу сил, не получая взамен ничего.

Наши организаторы дорожного движения упорно отказываются признать этот факт. Они уверены: люди переходят дорогу в неположенном месте только потому, что не желают соблюдать правила. Они не представляют, что город, построенный для молодых и здоровых, диктует такие правила, которые треть жителей не может выполнить. Поэтому они не пытаются облегчить передвижение пешеходов. Наоборот, ставят ограждения. В Самаре, когда я написал, что установка пешеходных ограждений – признак импотенции организатора дорожного движения, я имел в виду, что люди, занятые планированием ОДД, не понимают: они борются с людьми, которые физически не способны играть по “их правилам”. Но главный организатор ОДД обиделся за этот эпитет. Он, молодой и сильный, ездит на машине и не понимает, что подлинная причина нарушений в том, что переходов недостаточно, они далеко друг от друга, а сбивают с той же вероятностью, что и в любом другом месте. И что с этой причиной нельзя бороться заборами.

Недавно Максим Кац показал мне карту очагов аварийности в одном из районов Москвы. Я выдерну оттуда только один факт: значительная часть ДТП с пешеходами происходит на дороге над подземным переходом. Это выглядит абсурдным, но это факт. Точнее, статистика, которая сухим языком числа погибших и раненых свидетельствует: люди рискуют жизнью, но не спускаются на лестничный пролет вниз. И я знаю, почему они не спускаются. Не все, но некоторые, такие как я. Они не уверены, что найдут силы подняться. Таких – каждый третий житель города. И нам страшнее не найти сил подняться из очередного перехода, в котором негде отдохнуть, чем погибнуть под колесами машин. Кстати, автомобилисты, видя, что наземного перехода нет, не снижают скорость. Поэтому, будь там “зебра”, было бы меньше жертв. Но “зебры” нет, потому что ОДД проектируют молодые и сильные.

Кстати, хотите устроить флешмоб? Не поленитесь послать этот текст в качестве вашего официального письма в мэрию своего города. Вдруг поймут? Ну, или хотя бы знать будут о проблемах “кеглей”. Пошлите ссылку депутату, которого знаете. Или начальнику департамента транспорта, или в ГИБДД. Отдайте этот текст тем, кто принимает решения о жизни в городах. Я хочу верить, что они не знают, просто не знают, и что, если узнают, может быть, поймут.

28 февраля 2013 года

19 октября. Воронеж, суббота, вечер, собираюсь спать. Звонит Маша: “Антону очень плохо – приезжай срочно”. Билеты чудом были. Через 10 часов я в Нью-Йорке. Больница, четвертый этаж, палата интенсивной терапии. После химио– и радиотерапии иммунитет был на нуле, врачи не уследили, и инфекция развилась молниеносно, случился септический шок. Инфекция пришла через легкие, дышать сложно. Дают наркоз, интубируют, подключают аппарат искусственной вентиляции легких. “Состояние тяжелое, все должно решиться в течение суток”.

Проходят сутки. Улучшения нет, подключают новые капельницы, ставят аппарат гемодиализа, потому что почки и печень не справляются с дрянью в крови. “До завтра все точно решится”, – говорят врачи.

Отделение интенсивной терапии напоминает штаб ставки главного командования во время Третьей мировой войны. Только тут генералов в белых халатах много, а враг всего один – смерть. Сил для борьбы, слава богу, хватает: оборудование, медикаменты, специалисты – все есть. Ощущаешь себя самым бесполезным. Но нет. “Мария, Дмитрий! Говорите с ним, говорите больше, он должен слышать родные голоса”. Да, мы тут тоже нужны. Еще сутки. Давление стабилизировалось. Состояние улучшается. Па лицах врачей улыбки. Отключают первые капельницы. “Нет, будить пока нельзя, будем держать на снотворном”. Новый день, уже третий. “Снотворное снижаем, завтра перестанем давать совсем”. Отек спадает, дыхание нормализуется, цвет лица нормальный. Дают жидкую пищу. Говорим с Антоном, хотя он нам отвечать не может, ставим музыку, читаем пожелания друзей, отвечаем на звонки.

Утро начинается с обхода врачей. Каждый раз приходит человек десять – все профильные специалисты вместе с руководителем отделения интенсивной терапии. Отчет за прошедшие сутки, осмотр, назначения, рекомендации. Снотворное отменили. Но Антон не просыпается. Хотя когда тормошим – уже реагирует, начинает приоткрывать глаза. Кроме наших врачей ежедневно заходят незнакомые русские сотрудники клиники: из соседнего отделения, из отделения скорой помощи, из аптеки. Они работают здесь по многу лет и все предлагают посильную помощь, когда узнают, что здесь лечится русский. Приходят трансплантологи, радио онкологи, звонит доктор О'Коннор (он на конференции в Чикаго). “План лечения не меняем. Даты корректируем, продолжаем готовиться к трансплантации”.