Элвис жив - Николай Михайлович Романецкий

Лена стояла чуть поодаль от основной группы прощающихся. Рядом никого не было – будто избегали, в рот им компот. Правда, Леха Севас с изрядно подурневшей Анькой Сапрыкиной торчали совсем неподалеку.

Максим подошел к Лене со стороны спины. Подождал пару секунд и положил голову ей на плечо. А потом и вовсе обнял. Как в юные годы.

Эх, раньше были времена, а теперь – мгновения…

Лена чуть вздрогнула. Обернулась. Никого не обнаружила. Однако явно что-то почувствовала, потому что поежилась, словно ей за шиворот кинули льдинку.

Между тем церемония прощания началась. Подобравший подходящее моменту выражение лица Платон произнес короткую пафосную речь.

Максим его не слушал. Как и всех остальных выступавших.

Его вообще ничто теперь не волновало. Разве что Лена, да и то не так сильно, как он ожидал, когда подъехал к кладбищу. Судя по всему, Элвис и тут не обманывал – чувства быстро покидают умершего. Вот и хорошо – процесс пошел, самое сложное уже позади…

Речи продолжались еще с четверть часа, скорбные и подчеркнуто проникновенные. В любви и уважении к усопшему признались даже те, кто при жизни относился к нему враждебно. Уж Максим-то таких прекрасно знал. Не мальчик…

Он рассматривал присутствующих, пытаясь запомнить всех, кто не поленился прилететь сюда, за тридевять земель. Некоторые должны были сейчас находиться в другом конце страны.

Однако лица и фигуры почти сразу исчезали из его памяти, оставалось только мутное желание понять неведомо что.

Наконец прощальные слова иссякли. Присутствующие выстроились в очередь и цепочкой потянулись к умершему, касаясь кто плеча, кто края гроба.

Когда очередь тоже иссякла, Платон кивнул похоронной бригаде, и гроб начали заколачивать. Лена, отойдя от могилы, горько заплакала.

– Не плачь, – сказал ей прямо в ухо Максим. – Мы еще встретимся. Жаль только, что к тому моменту мне все уже будет совершенно безразлично.

Он подумал, что многое бы отдал за то, чтобы ко дню следующего свидания остаться небезразличным. Но что возьмешь с мертвого? Даже жизнь забрать в качестве залога уже не получится.

Лена его не слышала. Лишь еще раз вздрогнула и оглянулась.

Но он продолжал говорить, рассказывая ей о том, что, кажется, был полным глупцом – и раньше, и потом, и даже после здешнего гастрольного концерта, когда едва не позвонил в домофон, но в последний момент решил отложить встречу на завтра.

Завтра, которое так и не наступило.

Как, помнится, сказал Воланд у Булгакова? Самое страшное не в том, что человек смертен, а в том, что он внезапно смертен… Кажется, так.

И события этих дней стопроцентно подтвердили правоту классика.

Интересно, а есть ли здесь, в преисподней, персонаж, играющий роль булгаковского Азазелло? Тот, помнится, был рыжим, маленького роста, с желтым клыком и бельмом на левом глазу… Нет, такие пока не встречались. Ни дядя Сережа, ни Элвис и близко непохожи.

Гроб опустили в могилу, к счастью, не уронив. О крышку застучали комья земли, сбрасываемые прощающимися. Лена, продолжая плакать, подошла последней.

Могильщики зарыли гроб и накидали на получившийся земляной холмик венки и цветы с оторванными стеблями. В изголовье могилы воткнули деревянный крест, к нему прислонили фотографию в металлической рамке под стеклом, поставили стопку водки с куском черного хлеба. Откуда-то появились картонная коробка с другими стопками, пустыми, и два полиэтиленовых пакета, из которых желающие принялись добывать пирожки. Платон, открыв бутылку, разливал водку тем, кто не был за рулем и желал помянуть усопшего.

Максима происходящее уже не волновало. Но он еще не забыл, что поминальщикам в этот момент становится легче.

А потом все очень быстро разошлись. Будто ветром сдуло. Первыми умотали прочь телевизионщики со своими камерами. Наверное, умчались на студию монтировать репортаж о похоронах известного земляка. За ними утопали эстрадные звезды и их продюсеры, намылились с кладбища хмурые «бэдламовцы».

Последним из них убрался Герыч, сказав перед этим: «Ну, счастливо, Максимильяно, не поминай лихом» – и натянув на седую репу свой традиционный «Спорт».

У свежего холмика остались только Лена и Максим. Лена уселась на крошечную, наспех сколоченную скамейку без спинки. Максим пристроился рядом. Лена поежилась и сдвинулась в сторону. Максим приближаться не стал – в конце концов, она живая и ведет себя как живая.

Он вдруг обнаружил, что Элвис тоже не усидел в своем катафалке. Гид с глубокой печалью смотрел на молчаливую пару. А потом и вовсе заплакал.

– Ты-то чего слезы льешь? – удивился Максим. – Пуд соли со мной съел и водкой запил?

– Ничего не могу с собой поделать, старик, – виновато объяснил Элвис. – Жалко всегда и всех. Дефект у меня.

Слова его были не очень понятны, но переспрашивать Максим не стал. Какая, к хрену, разница!

Потом Лена поднялась со скамейки, вытерла слезы носовым платком. Отошла от могилы, достала из сумочки зеркало, заглянула в него. Косметики на ней не было, поэтому подправлять не пришлось. И она, опустив плечи, тоже двинулась в сторону кладбищенских ворот.

Максим смотрел ей вслед, стараясь запомнить на все оставшиеся до полного равнодушия дни. В отличие от выступавших, вроде бы получилось.

– Ну и как? Послушал, что о тебе тут наговорили? – спросил Элвис.

– Не-а.

– Вот и правильно. Все это теперь не имеет ни малейшего значения… А на поминки не хочешь съездить? Могу отвезти.

Ну да, все верно, те, у кого имеется свободное время, сейчас, скорее всего, отправятся в какое-нибудь не сильно большое кафе. И снова зазвучат прощальные речи, а потом начнутся воспоминания. Снова будет фотография со стопкой водки. Тосты, кутья, кисель, салаты, горячее… И некоторые с трудом будут сдерживать в себе желание потанцевать. Как это часто бывает на наших похоронах. Наверное, в душе мы все – язычники…

– Нет. Чего я там не видел?!

Но и у могилы больше делать было совершенно нечего, и парочка мертвецов молча двинулась по дорожке кладбища вслед за живыми, давно уже умчавшимися по своим делам.

Однако далеко уйти не удалось.

Навстречу им предельно развязной клоунской походкой топал весьма необычный тип: классический рэпер, правда, белый, в серой бейсболке с буквами NY, козырек которой торчал из-под черного капюшона толстовки. Он по-нигерски, коснувшись локтями и запястьями, поздоровался с Элвисом:

– Хай, бро. Уотс ап?[4] С какого побережья? Вест-коуст? Ист-коуст?

– Вест-коуст! – неожиданно по-рэперски пихнув его плечом, ответил Элвис. – Ист-коуст – щит[5].

Рэпер отреагировал одобрительно, трижды ударившись с Элвисом кулаками. Потом повернулся к Максиму:

– Хай. Тебя, что ли, вон там, – он кивнул в сторону могилы Максима, – закопали? Респект,