Vremena goda - Анна Борисова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вера даже удивилась, что эмигрант первой волны так уважительно отзывается о «буревестнике революции». А про гордыню и закомплексованность решила подумать потом, в Храме Уединенных Размышлений.
— Ладно, девочка. Не верится — не верь. Я буду за тебя молиться. Две вас тут у меня таких, за кого много молиться нужно: ты да Мадам.
По улыбке Вера догадалась, что это он пошутил. А то в первый миг аж жутко стало. Засмеялась, поблагодарила. Здорово, что отец Леонид с ней на «ты» заговорил. Значит, и с ним теперь будет контакт.
Но про свое сходство с Мадам с тех пор задумывалась часто.
Вначале, в самые первые дни, Вере было как-то не по себе, что совсем рядом, за стеной, по ту сторону запертой двери, обитает этакая баба-яга. В ночь после заселения приснился кошмар, детский. Будто Мадам скребется когтем, просится открыть задвижку. А потом в залитом луной окне возникло восковое, костлявое лицо с запавшими глазницами, и черная дыра рта сверкнула единственным желтым зубом. «Пусти к себе, девочка, пусти, — клянчил призрак. — А не хочешь пустить, так пойдем ко мне, на тот свет».
Утром Вера проснулась вся разбитая. Думала перетащить кровать в соседнюю комнату, подальше от Мадам, но рассердилась на себя: что за инфантилизм! Как можно бояться несчастной парализованной старушки? Это страх смерти, который в дневное время соваться не осмеливается, воспользовался сонной бесконтрольностью, да и вылез из подсознания. Между прочим, если уж о неприятном, то еще неизвестно, кому суждено раньше отправиться на тот свет. В определенном смысле застенная соседка и Вера антиподы: первая мертвее мертвого, зато у нее крепкие сосуды, а у второй всё наоборот.
На следующую ночь — снова сон, не особенно страшный, но странный. Будто сидят они с Мадам в креслах, ведут светский разговор, и та со смехом заявляет: «Я Старуха-Жизнь, а ты Девушка-Смерть». «Мне кажется, вы перепутали, — неуверенно возразила заторможенная Вера. — Это Смерть — старуха, ну да, с клюкой или с косой». Но Мадам отмела возражение, привела аргумент, показавшийся сонному Вериному разуму неопровержимым: «Ничего подобного! Все говорят: „старо, как жизнь“. Я старая, поэтому я — жизнь и буду жить вечно, а ты молодая и поэтому ты скоро умрешь». И снова, по кругу, про то же самое: ты умрешь, и это правильно, а я останусь, и это тоже правильно.
Правда, сны Вере всегда снились странные, с самого детства. Очень подробные, сюжетно и логически выстроенные, с массой деталей. Может быть, из-за аневризмы, а может, на структуру сновидений влияла природная Верина дотошность.
Однако, всю ночь продискутировав с Мадам про жизнь и смерть, Вера пробудилась с твердым убеждением, что нужно как-то нормализовать ситуацию. Соседство с больной старухой явно давит на психику.
И утром, улучив момент, когда в палате не было дежурной сестры, Вера вошла, села рядом с кроватью, взяла больную за вялую, очень легкую руку и стала разговаривать — в порядке психотерапевтического аутотренига.
— Бедная ты бедная, — участливо шептала Вера. — Мне так тебя жалко! Ты самая несчастная на свете! У последнего бедолаги, который всего лишился, по крайней мере есть возможность наложить на себя руки, а ты не можешь даже этого. Ты совсем, совсем одна. Я буду тебя проведывать, по-соседски. Не приходи ко мне больше, я сама буду тебя навещать. Хорошо?
У старухи дрогнуло правое веко. Будто Мадам согласилась или подмигнула. Жуть! Сразу вспомнилась статуя Командора, кивающая дон Гуану. Но Вера как врач объяснила себе: это микроконвульсия, непроизвольное сокращение мышц. Но свое обещание она выполнила и с тех пор заглядывала к соседке почти каждый день.
Исполнила договоренность и Мадам — больше в сны не вторгалась.
Заходя в палату, Вера сначала здоровалась в пустоту, потом шла к окну и смотрела на парк. Вид отсюда был замечательный, единственная точка на всем этаже, откуда в зазор между деревьями просматривалась долина, излучина реки. Неспроста Мадам выбрала для своего кабинета именно эту комнату. Все фотографии и дипломы, развешанные по стенам, Вера давно изучила, а любоваться ландшафтом могла сколько угодно, он ей не надоедал.
Для визитов она старалась выбрать время, когда нет медсестры — чтоб не вступать в праздные разговоры. А вот аутист ей не мешал. Если он и находился в палате, друг на друга внимания они не обращали.
Один раз Вера заглянула к Мадам даже ночью. Не спалось, очень ярко светила луна, на душе было как-то неспокойно, и Вера накинула халат, прошлась по темному коридору, а потом вдруг захотелось посмотреть на парк, долину и реку, залитые лунным светом.
Тихонько прошла мимо кровати, где у изголовья помигивали огоньки датчиков. Встала возле окна — и ахнула от вида звездного неба и подлунного мира. Сзади доносилось дыхание больной — слабое, но ровное. Вера долго стояла так, впитывая красоту и величие жизни. Потом вернулась к себе, легла и сразу уснула. С тех пор, если не спалось и ночь выдавалась звездной, она обязательно наведывалась к Мадам.
Дело было не только в прекрасном обзоре. В ночной тишине возникало отчетливое чувство, что у старого дома есть душа и обитает она именно здесь. Эта комната, в которой светятся огоньки и звучит едва слышное дыхание, является недвижным центром, в котором сосредоточена жизнь замка. А может быть, и чего-то большего.
В резиденции и в парке было множество красивых мест, но, если б Веру спросили, какое самое любимое, она без колебаний назвала бы комнату Мадам. Выбор, мягко говоря, необычный.
* * *Славу она сюда сегодня привела, однако же, не в каком-то особенном, символическом смысле, а из практических соображений. Он сказал, что прилетел поговорить по важному делу, с глазу на глаз, и нужно, чтоб никто не отвлекал, а времени в обрез. Сесть где-нибудь в парке или, того паче, в замке они не могли, потому что «старики и старухи любопытны, как мухи», и спокойно поговорить не дадут. Отношения стажерки с «кавалером» вызывали у контингента обостренный интерес. По той же причине не могла она отвести его к себе — это вообще произвело бы сенсацию. Вот Вере и пришла в голову отличная идея. К Мадам уж точно никто не сунется, а время обеденное, дежурной в палате не будет.
Они прошествовали через холл, провожаемые любопытными взглядами. Ресторан еще не открылся, но у дверей уже собралось целое общество. Событий в жизни мезона мало, каждый обед и каждый ужин — важное мероприятие. Старушки наряжаются, подкрашиваются, старички тоже прифранчиваются. За полчаса до трапезы перед входом образуется род ассамблеи.
Улыбчиво здороваясь со всеми, Вера кивала на Берзина, повторяла: «Это мой работодатель, из Общества помощи ветеранам». Хотя Славу тут и так уже знали, лишний раз подчеркнуть деловой характер его приездов было нелишним. Берзину-то здешняя публика была без интереса, он ни на кого не смотрел, просто шел себе и шел. Только перед лестницей, когда лицом к лицу столкнулся с выходившим покурить Мухиным, остановился и поморщился.
— О, нашего полку прибыло! — воскликнул житель семидесятых годов прошлого века, близоруко щурясь сквозь дымчатые очки. — Велкам, май френд. А то тут одни ветераны труда, тоска зеленая. Тебя как звать? Я — Муха.
Вообще-то они были знакомы. Вера видела, как в один из прошлых приездов Муха уже терзал Берзина какими-то разговорами, и тот слушал точно с таким же страдальческим выражением лица. Но бедный мнемоинвалид этого, конечно, не помнит. Он и с Верой сегодня утром, как обычно, заново познакомился. Соблазнял поездкой в Ригу, в коктейль-бар.
— Не успел приехать, самую классную герлу снял. Уважаю, — сказал Муха и подмигнул Славе.
Берзин не знал, как себя вести. Мялся, сопел, весь пошел пятнами. Вера взяла его под руку, Эдуарду Ивановичу сказала, что они спешат. Увела.
— Не обращай внимания. Это Мухин, у него проблемы с памятью. Я тебе рассказывала.
— Помню, — буркнул Слава. — Давай уже, веди куда-нибудь. Времени мало.
В общем, отвела она его к мадам. Сказал он Эмэну два раза «бонжур», ответа не дождался. Когда Вера объяснила, что это аутист и мешать им не будет, Берзин покрутил пальцем у виска — не на аутиста, а на Веру.
— Нашла местечко! Не понимаю, почему нельзя просто к тебе пойти? Рядом же! Нет, привела в психстационар какой-то. Все-таки ты у меня, Ника, с приветом.
— Я не у тебя, я сама по себе, — огрызнулась она. — Здесь самое спокойное место. Ко мне без конца ходят люди, а сюда минимум в течение часа никто не заглянет. Давай, говори. Что у тебя за секреты, про которые нельзя говорить по скайпу?
Берзин посмотрел вокруг — куда сесть. Со вздохом пристроился на подоконнике, единственный свободный стул уступил Вере.
— Ни по скайпу, ни по телефону нельзя.
— Криминал что ли? — спросила она. Но Слава насмешки не распознал, ответил на полном серьезе: