Vremena goda - Анна Борисова

Дома я долго сводила цифирь, считала столбиком. Мама перепроверяла.

Увы, набралось чуть-чуть за сто тысяч. Мало!

Я завыла. Слез у меня больше не было.

— Кончено, кончено… — повторяла я. И снова мама оказалась разумней меня.

— Меньше, чем они требуют, но все равно очень много. Нужно с ними вступить в переговоры. Поторговаться.

— Я же тебе говорила: Слово никогда не торгуется!

— Нужно объяснить ему ситуацию. Попробовать. Так он получит сто тысяч, а так — ничего.

И я вцепилась в эту идею. Я готова была хвататься за любую соломинку, делать что угодно — лишь бы не метаться в четырех стенах.

В ту ночь впервые мне удалось уснуть.

Короткий, не имеющий особенного значения эпизод. Он выплывает всего на несколько секунд, обрывком без начала и конца.

— Мадама…

Оборачиваюсь.

Молодой китаец в ватной куртке, жара ему нипочем.

— Слово плислала. Говоли.

Немигающий взгляд сощуренных карих глаз. В них ни тени тревоги. Хунхуз не боится, что я позову полицейского, хотя тот стоит в двадцати шагах, регулирует движение на шумном стыке Диагональной и Китайской улиц.

Я напряжена, но не слишком удивлена. Мой редактор, с которым я вчера советовалась, как бы мне выйти на контакт с похитителями, сказал: «Идите в полицию, расскажите там об этом». Так я и сделала. Тот же самый инспектор, который в свое время рассказал мне о Слове, цокает головой, отговаривает меня связываться с разбойниками. Я ушла — и вот, на следующий же день, посреди людной улицы, меня окликают.

У меня нет уверенности, что человек в ватной куртке хорошо понимает по-русски, и я объясняю по-китайски: про болезнь банкира, про сто тысяч. Прошу передать все это «господину Слово». Китаец качает головой.

— Нет. Один раз уступим, все начнут торговаться. Ищи триста тысяч. Не найдешь — через две недели пришлем палец. Если старик не очнется, пришлем тебе. Где ты живешь, знаем. А соберешь триста тысяч, дай знать.

— Как? Кому? — упавшим голосом спрашиваю я, ошарашенная столь быстрым и сокрушительным провалом моего плана.

Может быть, все же схватить его за рукав и позвать на помощь?

Нет, только Давида погублю…

— Пришлешь телеграмму. На Центральный телеграф. До востребования, Чао Фэну. Передадут.

Дома, с мамой.

— Сашенька, я кое-что разузнала. Поговорила с людьми, порасспрашивала. Помнишь, весной у Кондратьевых похитили старшего мальчика, а потом вернули?

— Помню, и что с того? — Я мрачно гляжу в пол. — Там требовали тысячу юаней.

— Для Кондратьевых и тысяча — огромные деньги. Софья Андреевна мне под большим секретом сказала, что сначала с них требовали две тысячи, а это для них совсем невподъем. Но через каких-то знакомых их свели с одним слепым китайцем, и он уговорил хунхузов сбить цену. Это какой-то старик, пользующийся у них большим авторитетом.

— Слово не станет снижать цену, — всё так же уныло говорю я.

— А попробовать все-таки можно. Ты же знаешь китайцев. Все деликатные дела у них решаются через посредников. Напрямую хунхузы могут сказать «нет», а через посредника — другое дело. Софья Андреевна отказалась мне дать адрес старика. Если б, говорит, для вашего родственника, а так не могу. Обещание с нее какое-то взяли. Но, думаю, если ты попросишь ее как следует…

Я пробуждаюсь к жизни. Бежать, просить, действовать — это лучше, чем сидеть и киснуть.

Даю себе передышку, медлю. Как гурман, не торопящийся приступить к изысканному блюду, не спешу переворачивать страницу.

Долгое, слезливое объяснение с мадам Кондратьевой вспоминать не буду. Кажется, в конце концов я сломила ее сопротивление тем, что бухнулась на колени. Мне было всё равно, как я выгляжу со стороны и что обо мне подумают. Прежняя гордая Сандра будто стала совсем другим человеком.

Мне называют адрес в Фудзядяне. И имя, для китайца странное: Иван Иванович.

Так я делаю первый шаг на пути, который сделал меня тем, что я есть.

Скрип двери. Шаги. Голоса. Я вынуждена отложить книгу. Не такая это глава, чтобы отвлекаться на внешние раздражители.

Вера, Ника

— Не старайся, он не ответит. Она тем более, — сказала Вера, когда Берзин во второй раз, повысив голос, произнес «бонжур». — Пойдем к окну.

— Она понятно, а он-то чего? Глухонемой, что ли?

Слава недовольно смотрел на Эмэна, неподвижно сидевшего возле кровати.

— Он аутист. Я тебе рассказывала. Ты пропускаешь мимо ушей всё, что не представляет для тебя практического интереса.

В разговоре с Берзиным она моментально впадала в брюзгливый, раздраженный тон. Если не ощетиниваться иголками, по-ежиному, не держать оборону, капиталистический хищник слопает и не поперхнется. Так Вера сама себе объясняла свою реакцию на работодателя.

Расслабляться с ним было нельзя. Вмиг заморочит голову, опутает шелковыми сетями, запрет в золотую клетку — сама не заметишь, как превратилась в типаж, всегда вызывавший у Веры отвращение.

На свете полно лоснящихся от сладкой жизни чиновников от филантропии, которые тратят на собственное содержание, на всякие балы с банкетами больше, чем на дело, которому обязаны служить. Так, к сожалению, функционирует большинство богатых благотворительных фондов — особенно в нашей стране.

Была тут история с самолетом.

У Берзина, как положено мультимиллионеру, имелся собственный джет. Для предпринимателя такого уровня это не роскошь, а средство передвижения, тут никаких вопросов. Слава гонял на своем «фальконе» по всему континенту. Две-три тысячи верст для него не околица. Пару раз прилетал и в Нормандию. На несколько часов, поговорить. Вот как сегодня.

А что такого? В семь утра выехал из дому. В одиннадцать по французскому времени сел на местном аэродроме. В полдень приехал в мезон. «Порешает проблемы» — и обратно, потому что вечером у него еще деловой ужин.

Ладно, это нормально. Но в прошлом месяце он вдруг позвонил утром и говорит: «Срочно прилетай, сегодня вечером пробы в Останкине. У телевизионщиков вечно пожар».

Она стала объяснять, что это нереально. Пока она соберется, пока доедет до Парижа, да будут ли еще билеты на ближайший рейс. «Не булькай, — оборвал ее Берзин. — Паспорт в зубы, и дуй в Сен-Гатьен. Джет уже в воздухе, скоро сядет».

Сен-Гатьен — это местный аэродром, полчаса от мезона на машине.

В самолете Вера вся измучилась. Со всех сторон миллионерские прибамбасы: водяной матрас для релаксации, массажное кресло, стол с компьютером, а больше всего напрягала персональная стюардесса, поминутно опекавшая единственную пассажирку. Какой сок вам выжать? Шторку не прикрыть? Одеяльце предпочитаете кашемировое или мохеровое? Вот женские журналы, специально для вас. Яичко желаете пашот или кокотт?

Вышла из самолета Вера уже на взводе. И совсем взбеленилась, когда берзинский лимузин доставил ее не в офис, а в Третьяковский проезд, где дорогие бутики. Там ее уже поджидал работодатель.

— У нас полтора часа, чтоб тебя приодеть, — с ходу заявил он, как обычно, не здороваясь. — Лицо Фонда, а выглядишь чучелом. Блин, на какой помойке ты эту рубаху нашла?

Тут-то она ему и выдала по первое число, за всё сразу: и за водяной матрас, и за пашот с кокоттом. Даже не стала заезжать домой, чтобы поменять байковую рубашку на свитер, как собиралась. Из принципа.

И на смотринах телевизионных вела себя по-волчьи. Если говорили: встаньте вот так — не вставала. Говорили: ну улыбнитесь же — не улыбалась, саботировала.

В итоге ее даже не позвали на беседу с продюсером, Берзин объяснялся там без Веры. Когда ехали из Останкино, она сказала, что ни в каком шоу участвовать не будет, и баста. Не для нее это. Разругались в дым.

— Ладно, езжай в аэропорт, лети в свою Нормандию. Остудись там, подумай, — в конце концов сказал Слава, поглядев на часы. — Пособачились бы еще, но у меня встреча.

Даже ссориться с ним было тяжело. Не человек, а хронометр с турбийоном.

— На твоем не полечу, — отрезала Вера. — Что им, потом еще обратно порожними возвращаться? Позвони своей Яне, пусть возьмет мне билет на обычный рейс. И чтоб никаких бизнес-классов.

— Ёлки, ты же президент Фонда! Тебе нужно марку держать! Ноблесс оближ! Думаешь, мне самому по душе все эти навороты? — он обвел рукой салон «майбаха». — В России живем! У нас по одежке и встречают, и провожают!

— Во-первых, «навороты» тебе по душе. А во-вторых, если у человека профессия — помогать несчастным, то нечего демонстрировать всем вокруг, как у тебя жизнь удалась. Это и пошло, и глупо! — Вера всё больше заводилась. — И знаешь что, Славочка, «мерседес» свой забери обратно. Когда вернусь, выделишь мне тачку попроще. Знаешь, бывают такие, как в армии, цвета хаки, с полным приводом. Мне в самый раз будет.