Исповедь добровольного импотента - Юрий Медведь

Павильон почти пуст. Только две пьяненькие башкирки трещат меж собой, как старенькие будильники, забыв про товар. Да красивая молодая татарка распродает последнюю упаковку американских куриных окороков.

– Эх, окорочка-то, сегодня какие крупные! – опять охватывает отца беспокойство.

– Ну, мы же за грудинкой охотимся, – отшучиваюсь я.

Неумолимо время движется к закрытию. Башкирки допили припрятанную под прилавком бутылочку настойки «Караидель», упаковали нераспроданные творог, сметану по сумкам и двинулись к выходу. Татарка взялась подсчитывать выручку – на всех пальцах ее изящных рук красовались засаленные золотые кольца разной величины.

– Все, хватит! – не выдерживает отец. – Пошли брать окорочка, а не то, точно, лебеду есть придется! – и поднявшись, он решительно направляется к прилавку. Но тут, как из-под земли, на его пути возникает маленькая, сутулая старушка в наглухо застегнутом болоньевом плаще и с алюминиевым бидончиком в руке.

– Здравствуйте, Мария Григорьевна, – останавливается отец.

Старушка молча смотрит ему прямо в глаза.

– Как поживаете? Здоровье как? – расспрашивает отец, косясь на остатки американской роскоши.

В ответ Мария Григорьевна лишь дергает головой, как бы, отгоняя назойливые фразы, и еще пристальнее всматривается в очи моего родителя.

– Вот, мой сын, старшенький, – переводит внимание на меня отец.

Старушка с той же интенсивностью принимается сверлить взглядом мои зрачки.

– Это Мария Григорьевна, мой учитель математики, – отрекомендовывает ее отец.

Вдруг, старушка вскидывает правую руку, и костлявый указательный палец вонзает отцу в грудь:

– Отстаем от США в развитии философских доктрин. Желаю больше философски мыслить!

– А ну, конечно, Мария Григорьевна! Сейчас… – отец раскланивается, отпрыгивает к прилавку и с криком: – Я беру! – останавливает хмурого грузчика в военной плащ-палатке, потащившего было остатки окорока в подсобки.

– А вы, юноша, за кого? За Бога или за Ленина? – энергично обращается ко мне Мария Григорьевна.

Я совершенно не готов к такому вопросу. Поэтому, мне ничего не остается делать, как просто рассмеяться. Это не устраивает Марию Григорьевну, и она ловким, профессиональным движением хватает меня за ухо.

– За Ленина, – тут же отвечаю я, оборвав идиотский смех, и обосновываю:

– Я Ленина в мавзолее видел, а Бога не видел никто, даже космонавты.

Мария Григорьевна отпускает мое ухо, молча грозит пальцем и направляется к выходу, аккомпанируя седенькой головкой в такт семенящим шагам.

– Все, отоварился! – подходит отец, любуясь на полиэтиленовый пакет полный куриных пикантностей.

– Лапшичку мать нам заделает! Любишь лапшичку?

– А Ленин любил?

– Не знаю, как Ленин, – серьезно отвечает отец, помещая покупку в авоську, – а вот дед твой уплетал за милую душу и прожил, слава Богу, до 82-х лет!

– Пойдем на воздух, – говорю я, – проветриться надо.

– Пойдем, Юрка-то, похоже, уже не объявится, – опасливо поглядывает на дверь отец.

– Похоже.

– Слушай, нам же еще на почту надо заглянуть! У Миры Константиновны день рождения завтра!

И мы выходим из совершенно пустого павильона.

На улице отец встречает еще одного своего кореша – Ахмеда, с которым они вместе учились в институте, сидели на картофельной диете и играли в духовом оркестре. Отец на альту, Ахмед на тубе. Сегодня Ахмед не в духе и на вопрос отца: «Как поживаешь?» открыто заявляет, что: «Имел он и эту жизнь, и Б.Н. Ельцина и Аллаха!» Отец утешительно похлопывает его по плечу, и мы идем дальше.

– Ну, где ты пропал, едрена вошь?!

Перед нами Юра.

– Так я думал, ты с деверем дернул соточку со встречей и решил грудинку за собой оставить! – подтрунивает отец.

– Зачем?! – отмахивается Юра. – Его там и не было – на рыбалку еще в пятницу укатил. Я прямо к директору лыжи двинул, он, ведь, моей бывшей тещи племяш! Ну, ебтыть! Вваливаюсь к нему в кабинет, а там гулянка – у главбуха юбилей! Она, кстати, сводная сестра моей первой бабы. Я ей по молодости тоже пистона вставлял. Во ситуация, гадский потрох! Они мне сразу стакан штрафняка. Я говорю: – Стоп! Во-первых, водку не пью; во-вторых, меня не приглашали, значит и штрафняка быть не может, а в-третьих, отпустите мяса поприличней и извините за кипеш!

– Да мы взяли уже, спасибо, Юр, – отец открывает авоську и показывает содержимое Юре.

– Ну, а зачем было торопиться-то? – огорчается тот, и как-то даже сникает. – Правда, сегодня все равно не получилось бы. Они ж уже не рубят. Топоры в кладовой заперты, а рубщики в дымину все. 50 лет этой профуре-то мордастой!

– Все нормально, Юр. Пусть люди отдыхают! – отец рад, что точка в этом запутанном деле наконец-то найдена.

– Так, слушай сюда! – опять активизируется Юра. – Завтра, ровно в 8.00 встречаемся на этом месте. Ты во сколько встаешь?

– Ну… – мнется отец. – А чего так рано-то?

– Ясно. Сделаем так: я подкачу к восеми, мне все равно с деверем потолковать надо, пару пиздюлин ему навесить, ну, и попутно отложу тебе вырезки с первой рубки. А ты, как проснешься, подходи и забирай! Подходит?

– Все, договорились! – поспешно соглашается отец и протягивает руку. – Ну, мы на почту…

– О хорошо, что напомнил! – звонко ударяет себя по лбу Юра. – Мне ж тоже туда надо. Тебе звонить?

– Да, день рождения…

– А мне надо разгон там им устроить! – и Юра крупным шагом направляется к зданию городского телеграфа.

Мы обреченно следуем за ним.

– Позавчера, значит, телефон у меня сдох, – комментирует Юра свою решимость. – Я его и так и этак – молчит падла. Что делать? Без телефона жуть! Иду к куму. Он пиво пьет. Я говорю: «Дай-ка от тебя на станцию позвоню». Набираю номер, а у меня ж на станции шурин, главным инженером. Ага… Поднимает трубку какая-то пигалица; я говорю: «Позови-ка мне Тарасова!» Она: «А его сейчас нет. Что передать?» Я говорю: «Передавать пока нечего, вот пусть он позвонит Мелентьву и если дозвонится, я ему сам все передам». «А что случилось?» – спрашивает. Я говорю: «Не знаю, что у вас там случилось, но мой номер 2-13-13 сдох!» Она засуетилась: «Ой-ой…сейчас все выясним!» – «Выясняйте,» – говорю, – «зачем иначе вас туда понасажали.» Ну, мы с кумом по кружке пива вдарили. Он, кстати, как и я, бутылочное не признает. Каждое утро две трехлитровки покупает. Тоже на пенсии. Ну, и я, значит, домой. Прихожу, а телефон уже надрывается. Снимаю, слышу эта пигалица щебечет: «Как слышимость? Хорошая?» Я говорю: «Устраивает пока, не оглох еще.» А сегодня с утра поднимаю трубку, хотел куму позвонить, чтобы он на меня тоже пива брал. Едрена вошь! Молчок! Ну, ничего, сейчас разберемся.

И мы заходим в здание телеграфа. Юра впереди, мы немного отстаем. Интерьер минимальный: стеклянная перегородка с окошком телефонистки, стол, стул и три кабины с аппаратами. У окошка небольшая очередь. Отец подается к крайнему, но Юра подхватывает его под руку и тащит к дверце, ведущей за перегородку:

– Пошли, пошли, сейчас все сделаем, – отвергает невнятные возражения отца Юра и с шумом отворяет дверцу.

– Паташь! – взвизгивает телефонистка – маленькая башкирка с пышной шевелюрой черных волос – и вскакивая со своего места. – Куда ты лезешь?! Русский язык читать умеешь?! Это служепный хот! – кричит она, преграждая приятелям путь.

– Не каркай! Я к Тарасову! – небрежно бросает Юра.

– Сам хайло заткни! Нету тута Тарасова! Иди, а то сейчас милицию позову. У меня касса открыта! – тарахтит черноволосая карлица и вытесняет Юру за перегородку.

Отец высвобождается и отходит к очереди.

– Че ты меня пугаешь, пугало?! Ну-ка позови главного инженера и положи на стол «Книгу жалоб»! – огрызается Юра, но из-за перегородки выходит.

И тут подключается очередь.

– Мужик, ты че развоевался-то там? – грозно спрашивает крепкий парень в выцветшей почти до бела солдатской робе.

– Да это ш Мелентий, шокнутый! – шамкает беззубая старуха в вязаной кофте и новеньких, блестящих галошах. – Вешно баламутит, шорт рыжай. Яво ешо в детстве прибить мои робяты хотели. Всем оскомину набил. Проваливай отседа!

– Это кто это меня прибить хотел, ты, холера старая! Это твои туберкулезники, что-ли?! – Юра запускает руки в карманы и независимо выставляет одну ногу в сторону. Назревает явное противостояние.

– Юр, кончай, – подскакивает к неуемному корешу отец и тянет к выходу.

– Ишь как распоясался, охальник! На старуху накинулся! – несется нам в след. – Вот я Василию скажу, он тебе рыло-то начистит!

Мы выходим на крыльцо.

– Зря с главного хода пошли, – сплевывает Юра в пыльную траву. – Эта Файка – шизнутая! Ее никто не ебет, так у нее уже бешенство матки выработалось! Ты думаешь, почему она всегда в плаще ходит, при любых условиях?

Отец молча отмахивается.

– Почему? – интересуюсь я.

– Да потому что у нее горб! А она, чума недоделанная, надеется, что какой-нибудь богодуй командировочный не разглядит впопыхах-то, ну, и вдует слету.