Дитя слова - Айрис Мердок

— Да, но телефон… — сказал я. — Вы ведь с ним уже все проделали, верно? Больше ничего не требуется, так? Телефон же снят.

— Телефон? При чем тут это? Я сейчас не дежурю.

— А что же?..

— Я пришел в гости, дружище. Как Лен, а не как служащий ее величества.

— Вам, значит, нужен Кристофер.

— С этого мы с вами начали.

— Что?

— Вы ведь тогда сказали: «Вам, значит, нужен Кристофер!» Именно это вы мне в первый раз сказали.

— Ну, так вам нужен он?

— По-моему, это бестактный вопрос.

Я крикнул: «Кристофер!» и вернулся на кухню, но дверь за собой не закрыл. Кристофер выскочил из своей комнаты. Лора сказала:

— Мне нужно перекинуться двумя словами с Кристофером. Фредди хочет, чтобы он написал музыку на слова «Сейчас позднее, чем ты думаешь».

— «Сейчас позднее, чем ты думаешь». Да, действительно.

— Бог ты мой, да это же Лен. Как мило! Мы с Леном давние друзья!

— В самом деле, Лора?

Кристофер, Лен и Лора тотчас заполнили кухню своей болтовней. Джимбо, продолжавший оставаться в комнате Кристофера, расставлял зелень в вазе. Сквозь приоткрытую на лестницу дверь я увидел Бисквитика, стоявшую на площадке в своем сари.

Я медленно вышел к ней и прикрыл за собой дверь.

Сари было однотонное, синевато-бордовое с золотой каймой. Поверх сари Бисквитик надела пальто, но сейчас его сняла. Оно лежало аккуратно сложенное возле нее на полу. Волосы она подобрала наверх, образовав из них на затылке замысловато скрученный, блестящий шар. С этой прической она казалась старше. Да и сари придавало ей странный вид — точно она надела униформу и находилась при исполнении обязанностей. Зачесанные вверх волосы делали ее светло-кофей-ное личико еще тоньше, а глаза — больше, и в глубине их отражались синевато-бордовые отблески роскошного сари.

— Привет, таинственное дитя.

— Привет, Хилари.

— Значит, я сегодня — Хилари, да? Почему ты тогда убежала?

Я осторожно, копчиками пальцев, взял ее за запястье. Худенькая ручка казалась уже хорошо знакомой. Слегка поглаживая запястье, я передвинул пальцы и так же мягко взял в ладонь ее ручку. Она была влажная и теплая и шевелилась в моей руке, точно свернувшийся калачиком зверек.

— У меня там полным-полно, — сказал я, кивком указав через плечо на дверь в квартиру.

— Извините. Тогда, может быть, вы выйдете со мной? Не согласитесь ли вы зайти со мной в кафе? Мне надо кое-что передать вам. — Она сказала «в кафе», как могла сказать только иностранка, и оттого вся фраза прозвучала до смешного предосудительно.

Я посмотрел на нее сверху вниз. Ее рука напомнила мне руку Энн. Вернее, не мне, а моей руке. Ведь моя рука не знала, что Энн умерла, и что с тех пор прошло двадцать лет, и что я — убийца. Ганнер, наверно, видел Энн в больнице до того, как она умерла. Ее лицо осталось прежним или пострадало от катастрофы? А он держал ее в объятиях, когда она умирала?

— Прошу вас, пойдемте со мной, хорошо?

— Нет, — сказал я, — я занят. Мне нужно написать одно важное письмо. Я не хочу играть в эти игры с таинственными девочками. Так что валяй отсюда и оставь меня в покое, слышишь? Хватает у меня всяких неприятностей и без разных проституток.

Я вернулся в квартиру и захлопнул за собой дверь. Лора и мальчики готовили кофе.

Я был с Кристел. Она держала меня за руку. Видно, такой уж выпал сегодня у меня день — держаться за руку с женщинами. Теперь я жалел, что отшил Бисквитика. Я бы не возражал лечь с ней в постель. А по всей вероятности, к этому все и шло. Это бы отвлекло меня. Интересно, подумал я, вернется ли она. Она была так хороша в этом своем сари. И она вполне могла бы быть какой-то частицей моего будущего. А мне сейчас так не хватало перспективы на будущее.

Электричество, хоть и вполнакала, горело весь день и продолжало гореть — правда, электрики грозились снова прервать подачу тока.

Я слегка поужинал и опустошил почти всю литровую бутылку испанского бургундского. Ужин состоял из бифштекса, пудинга с консервированными тушеными почками, брюссельской капусты и сладкого пирога. На столе лежала белая кружевная скатерть, и я снова пролил на нее вино. А Кристел каждую неделю добела ее отстирывала.

— Ты по-прежнему хочешь видеть младенца Христа на Риджент-стрит?

— О-о… дорогуша моя… ты уже подал прошение?

— Я его еще не написал.

— А ты непременно должен уйти со службы?

— Конечно.

— Но тебе ведь не обязательно встречаться с ним.

— Он же будет в департаменте. И будет знать, что я тоже там. — Только тут мне пришло в голову, как это ужасно для Ганнера — обнаружить, что я, словно насекомое, словно некий отвратительный жучок, засел в его учреждении. — Самое меньшее, что я могу сделать, — это уйти до того, как он появится, не напоминать ему о том, что я существую.

Толстое, почти квадратное лицо Кристел сморщилось от волнения, горя и любви. Ее пушистые ярко-рыжие волосы были спутаны, словно она весь вечер крутила их между пальцев. На этот раз она не сняла очков, и ее увеличенные стеклами золотистые глаза смотрели в другой конец комнаты на эбеновых слоников, маршировавших но буфету, в то время как рука сжимала мою руку. Лора месила мою руку, Бисквитик зарывалась в нее. Кристел же держала мою руку твердо, крепко — так, наверное, держат руку человека перед расстрелом.

— Я скоро найду себе другую работу, — сказал я. — А если мне не удастся, вы с Артуром будете меня содержать! Так что с голоду не помру.

— Если бы тебе было легче от того, что я перестала бы встречаться с Артуром…

— Не будь идиоткой, Кристел! Будь я уверен, что ты счастлива и что о тебе заботятся, я бы…

— Что?

— Ну, я бы не покончил с собой, нет. И даже не эмигрировал бы. Возможно, я женился бы на Томми.

— Мы тогда потеряем друг друга, — сказала Кристел. Она выпустила мою руку и повернулась ко мне лицом.

Сняла очки и посмотрела на меня своими прекрасными, бесхитростными, незащищенными, близорукими глазами.

— Не говори так, дорогая. Ты же знаешь, что мы не можем друг друга потерять. Мы с тобой — единое целое.

— Я так боялась. Вчера вечером внизу был какой-то странный шум.

— Ах, глупости. — Прежде у Кристел никогда не было подобных страхов. Или, скорее всего, были, но только она не хотела волновать меня и никогда не говорила о них.

— Все вдруг стало таким страшным. Ох, если бы ничего не произошло, если бы он снова не появился. Я чувствую: прошлое уничтожит нас, что-то страшное вылезет из прошлого и нас проглотит.

— Прекрати, Кристел. Я просто перейду на другую работу — ничего больше не произойдет.

— Я чувствую, что ты в опасности. Я вчера молилась за тебя. Как бы я хотела действительно верить в Бога.

— Молись — и Бог появится. Должен же кто-то услышать твои молитвы. Я поведу тебя на Риджент-стрит, и мы посмотрим на младенца Христа и поужинаем где-нибудь, хорошо, как в тот раз. Ох, Кристел, до чего же я хочу, чтобы ты была счастлива. Если бы я был уверен, что ты счастлива, я бы радостно вздохнул и перестал существовать.

— Ну, как же я могу быть счастлива, когда я знаю, что ты все время, все время страдаешь из-за того, и теперь это настигло нас, точно… точно некий мстительный демон…

— Ничего подобного, Кристел. Уж лучше молись. Знаешь, что написала мне милая старушка Томми? Она написала, что прощает меня от имени Господа!

— Но ты же ничего не говорил Томми?

— Нет. И никогда не скажу. Что бы ни случилось. Кристел, послушай. Я ведь и тебе ничего не говорил. Я рассказал только Артуру.

— Рассказал Артуру — когда?

— Вчера вечером.

— Все?

— Да.

— О Господи… — вырвалось у Кристел. — О Господи… — В больших золотистых глазах появились слезы. Я был потрясен.

— Но, Кристел, мне казалось, что ты это одобришь, что ты будешь довольна… я думал… раз ты собираешься замуж за него… с моей стороны это было жестом… и потом он такой… и мне просто надо было кому-то рассказать… а ты не хотела, чтобы он знал?

— Нет. Я не хотела, чтобы он знал. Не хотела, чтобы кто-либо знал. Не хотела, чтобы это существовало, как что-то известное людям. Я хочу, чтобы этого словно не было вообще. Меня и привлекало в Артуре как раз то, что он не знал….

— О великий Боже! — вырвалось у меня. Я обозлился. Неужели я всю жизнь должен считаться с уязвимостью Кристел? А она была до глупости легко ранима. — Возьми себя в руки, Кристел. Ведь все это в самом деле случилось. Скрывай не скрывай, случившегося не перечеркнешь! Ты не должна считать, что Артур стал от этого хуже. Просто пора ему становиться взрослым. И тебе пора. В мире бывают страшные вещи. Да и вообще Артур должен знать, что его будущий шурин — убийца!

— А что он сказал?

Что он сказал? Я не обратил особого внимания на то, что сказал Артур, — главное для меня было выговориться, и большую часть времени я даже не сознавал, что Артур вообще существует.