Пандемия - Франк Тилье

Камера сменилась. Теперь он двигался по большому холлу Дворца со стороны улицы Арлэ. Шарко не отрывал глаз от экрана.

– Он не поднимает голову.

– Да. Он точно знает, где находятся камеры, а ведь их во Дворце полно. По этой манере поведения мы и решили, что это наш человек. Шагает быстро, знает, куда идет. Это единственный по-настоящему подозрительный человек, который прошел в одиночку в тот день.

Снова сменилась камера. Человек пересекал зал ожидания.

– Смотрите, как он поворачивает голову налево, чтобы избежать камеры справа. Все просчитано до миллиметра.

Неизвестный скрылся на лестнице, ведущей в ресторан. По походке Шарко показалось, что человек довольно молод и худощав.

Видео остановилось.

– Я мог бы вам показать другие записи с других камер, но эти – лучшие, что у нас есть. Мы делали увеличения, искали детали, но даже каскетка у него без марки. Видно только, что у него короткие темные волосы.

Люси была разочарована:

– Кроме стрижки, работать не с чем?

Камайе приложил руку ко лбу и надолго закрыл глаза. Когда он открыл их, они были красные. Шарко диву давался, что он еще держится на ногах.

– Сами понимаете, я не стал бы вас дразнить, если бы у меня не было еще кое-чего в загашнике. Даже каскетка без марки остается каскеткой «примечательной» именно потому, что на ней нет марки. Если наш человек знает, где находятся камеры, значит он уже приходил. На разведку.

Николя понял, куда он клонит:

– То есть вы искали человека в каскетке в записях предыдущих дней…

Камайе кивнул:

– Да. Я бросил на это четырех человек. Тысячи часов записи, все равно что искать иголку в стоге сена. На это ушло два дня и две ночи.

Он кликнул на другую иконку. Пошло новое видео, датированное понедельником, 11 ноября, ровно за девять дней до распространения вируса. Часы показывали 9:12. Час пик. Камайе указал на человека, среди других стоявшего в очереди на вход.

– Вот он…

– Человек в черной каскетке, – вырвалось у Шарко.

– Да, это он. Сними он эту каскетку, мы бы никогда не узнали человека с видео следующей недели. Желая спрятаться, он преподнес себя нам на блюдечке.

Люси и Шарко переглянулись.

– Всегда в чем-то да ошибаются.

Человек прошел через контроль как ни в чем не бывало. Несколькими метрами дальше он остановился и приложил к уху телефон.

– Он не разговаривает, – объяснил Камайе. – Даже не нажал кнопку. Телефонный звонок – это предлог, чтобы незаметно оглядеться. Внимание…

Человек повернулся и оказался лицом к камере. Его глаза, казалось, пронзали смотревших на него полицейских. Камайе остановил изображение:

– Улыбочку.

– Хорошо сыграно, – отозвался Николя.

Комиссар открыл папку и достал увеличенные снимки формата А4.

Крупные планы лица. Каскетка частично скрывала лоб и затеняла черты, но подозреваемый был виден неплохо. Лет тридцать пять – сорок. Карие глаза, нос прямой и тонкий, резкий профиль.

Шарко стиснул зубы. На других снимках был тот же человек, анфас и в профиль. Это не Человек в черном, хоть он о нем ничего не знал, но тот наверняка старше, ведь на фотографии, хоть и расплывчатой, 1983 года он выглядел уже вполне взрослым.

Камайе закрыл папку и протянул ее Николя:

– Это вам. У меня приказ ни в коем случае ничего не сообщать прессе, иначе они без обиняков объявят населению, что распространение вируса – результат террористического акта. В то же время это позволит нам опередить этого типа на корпус. Два часа назад я дал инструкции в штабе – срочное национальное оповещение, мотив надуманный, но достаточно сильный, чтобы привлечь внимание: подозрение, что готовится теракт. При таком качестве снимков у нас неплохие шансы его сцапать.

При национальном оповещении распространялась листовка, содержащая дату события, две-три строчки об образе действий подозреваемого, наименование службы, которую следует уведомить, и фотографию. Она распространялась во все службы полиции и жандармерии через сервер под названием Сарбакан. Каждый полицейский в стране регулярно получал такие оповещения, это могло касаться установления лиц, подтверждения свидетельств, поиска пропавших…

Камайе выключил компьютер и, морщась, поднялся. С него градом катил пот.

– Я тебя отвезу, если хочешь, – предложил Николя.

– Ничего, доберусь, спасибо. Меня заменит Шарль Марнье, он будет держать с вами связь. Если, конечно, тоже не свалится.

Коллеги пожелали ему держаться. Грипп поджидал его, готовый превратить его организм в игровое поле. Не снимая масок, Франк, Люси и Николя смотрели ему вслед.

Помещения дома 36 постепенно пустели.

Шарко задержался, рассматривая фотографии виновника эпидемии.

Люси тем временем отлучилась в туалет. Сняв маску, она умыла лицо холодной водой.

Она неважно себя чувствовала.

48

Николя Белланже и Камиль Тибо вместе вернулись в квартиру в Булонь-Бийанкур. Сорок квадратных метров, унылый вид на серые фасады домов, шумный бульвар прямо под окнами. Они планировали сменить жилье, перебраться еще немного дальше от окружной дороги в квартиру побольше. Камиль плохо себя чувствовала в этих стенах, в тесноте, вдали от родного севера, от казармы жандармерии в Вильнев-д’Аск с ее парком, бегающими детьми, коллегами, которых она знала много лет. Она переехала к Николя, потому что любила его, а его жизнь протекала на набережной Орфевр. Париж, и только Париж. Молодая женщина знала, что рано или поздно свыкнется с этим городом, услышит биение его сердца из стали и бетона, ей просто нужно было еще немного времени.

Они заказали суши в ресторанчике по соседству, покормили кошку Былинку и включили телевизор, где шли новости. Говорили только о «гриппе птиц»: снова выступала министр в прямом эфире по каналу TF1. На «Франс-2» брали интервью у врачей, орнитологов, задавали вопросы о происхождении вируса. Всех граждан призывали заходить на сайт Министерства здравоохранения, где инструктировали, как действовать в случае подозрения на болезнь и как защититься от этой разновидности гриппа.

Николя с досадой покачал головой:

– Это ужасно – знать, что люди, которые нами правят, лгут. То есть я хочу сказать, мы все знаем, что они лгут нам постоянно. Но тут-то мы наблюдаем за событиями из-за кулис. Я не знаю, сколько времени они смогут скрывать правду.

– Не беспокойся за них, они это умеют. Так может продолжаться недели, месяцы. Или выплыть наружу через годы.

– И хороший скандальчик натворит бед.

– А спрашивать, возможно, будет уже не с кого.

Они поужинали без аппетита, погруженные в размышления о происходящем. На набережной Орфевр, на улицах, в городской канализации. После ужина Камиль выпила таблетки циклоспорина против отторжения, которые должна была принимать пожизненно.

– Спасибо, Николя.

– За что спасибо?

Она подошла к нему и обняла сзади:

– За все, что ты для меня делаешь. Ты нашел мне работу. Ты позволяешь мне немного участвовать в том, что вы делаете, понимать, что происходит. Ты не отгораживаешь меня от расследований, потому что знаешь, что… что в этом – вся моя жизнь. Спасибо, что заботишься обо мне.

– Что правда, то правда, метр восемьдесят три крутого характера – не всегда просто.

Он улыбнулся ей, встал и достал из книжного шкафа «Полую иглу»[20]. Оригинальное издание Пьера Лафита 1909 года, красная обложка, пожелтевшая бумага, иллюстрации.

– Помнишь, что ты сказала мне, когда я тебе ее подарил?

Камиль гладила Былинку. Она вопросительно посмотрела на Николя. Она знала, да, но ей все равно хотелось, чтобы он это повторил.

– Ты сказала, что книги, которые ты прочла, словно осколки твоей памяти, кусочки твоей жизни. Ты как эта книга, Камиль, ты кусочек моей жизни. Кусочек меня. – Он коснулся пальцем ее груди. – Ты, твое неведомо чье сердце, самое дорогое для меня. Все остальное не в счет.

Камиль поцеловала его и тоже приложила руку к груди, глядя куда-то вдаль. Она думала о своем доноре, которого ей не суждено узнать. Об этом человеке, трагически погибшем и позволившем ей продолжать жить. Это было так странно и так волшебно.

– Я уверена, что мой донор был хорошим человеком. Я чувствую это в себе.

– Конечно был хорошим, это несомненно.

– Ты думаешь, что… что его поймают, этого Человека в черном? Когда такое творится, мне неспокойно.

Она подошла к окну, выходившему на бульвар, и раздвинула занавески.

– Он может быть где угодно. А если он охотится за нами? Если он… заканчивает дело, начатое в прошлом году?

– Я с тобой, поняла?

Когда они легли в постель, Николя провел пальцами по длинному вертикальному шраму, пересекавшему торс его подруги. Она не отстраняла его, наоборот. Эта отметина – это была жизнь. Камиль прошла такой непростой путь, со своим больным сердцем, хирургическими операциями, бурной юностью… Николя порой недоумевал, как она еще держится. Она была настоящим бойцом, стойким солдатиком. Он был не так силен, как она, и знал это.