Карта Хаоса - Дмитрий Емец

Когда человек влюблен, он летает на крыльях любви, изредка натыкаясь на встречающиеся предметы – водосточные трубы, столбы – и проходя насквозь, в дожде осколков, стеклянные двери. Но так влюбляются только романтики. Практики, а Меф принадлежал, скорее, к практикам, влюбляются как бараны, которые, увидев новые ворота, прикидывают угол атаки и технические характеристики засова.

Вот и сейчас, расставшись с Дафной у метро, он сосредоточенно трясся в поезде, размышляя, почему она не разрешила проводить себя до дома. Откуда ему было знать, что Даф по-прежнему жила в общежитии озеленителей и опасалась, что, увидев его стены, Мефодий ощутит болезненное щемление памяти. Дафна уже сообразила, что Троил не столько стер память Мефа, сколько припорошил ее забвением.

Когда Буслаев открыл дверь своим ключом, часы в коридоре постепенно начинали склоняться к мысли, что одиннадцать вечера все же придется показать. Зозо и Эдя были в комнате. Свет на кухне хотя и горел, но освещал только круглый стол и большую кастрюлю на газовой плите, в которой что-то негромко бурлило. Заглянув в кастрюлю, Меф обнаружил там утопшего ощипанного цыпленка, вяло вращавшегося в потоке кипящих пузырей.

«Интересно, что бы я сделал, проснись завтра на птицеферме в теле бройлера? Попытался бы открыть клетку, вырубить сторожа ударом клюва и бежать в неизвестность, чтобы меня лиса съела? Или морзянкой отстукивал бы клювом по поилке: „Спасите! Помогите! Это недоразумение!“ – прикинул Меф и отправился в комнату.

Еще не открыв дверь, он понял, что Эдя тренируется. Это вычислялось по сильному запаху дезодоранта. У Мефа немедленно стали слезиться глаза. Так и есть. Хаврон тащил к поясу штангу. В объемных мышцах его спины жир боролся с пучками мышечных волокон. Закончив подход, он небрежно бросил штангу на пол, передав физкультпривет соседям снизу.

– Мое приветствие беспризорникам! – отдуваясь, сказал он Мефу.

– Отвали! – буркнул Меф.

Он знал, что обидеть Эдю можно только тогда, когда у него появится желание притвориться обиженным.

– Не груби дяде! Он пока что тяжелее тебя на тридцать килограммов! Лучше тренируйся говорить «агу!», заскакивать в подгузник за восемь секунд и притворяться двухлетним! – насмешливо посоветовал Хаврон.

Мефа это не обрадовало.

– С какой радости? – спросил он.

– Ну как же? А произвести впечатление на нового кандидата в папы? Кому он будет покупать мороженое и заводные машинки?

Меф даже не улыбнулся. Хаврон любил проверенные шутки. С каждым последующим воспроизведением они казались ему всё смешнее. Эту конкретную шутку Меф слышал от него уже раз «дцать».

Мефодий недоверчиво оглянулся на мать. Зозо сидела красная и сердитая.

«Обычная история! – подумал Мефодий с жалостью. – Вначале не выдержала и все выболтала Эдьке, а теперь получает в нос. Может, она специально ему все рассказывает, чтобы он служил для нее отрезвляющим душем?»

– Кто он? Снова гений? Абстрактный художник? Городской фотограф, специализирующийся на снимках мусорных баков через различные светофильтры? – спросил Меф подозрительно.

Вместо матери снова влез Эдя.

– Хуже. Абсолютно московский типаж. Дизайнер коттеджей и загородных домов Моськин!

– Не Моськин, а Масин! – поправила Зозо.

– А мне без разницы! Ездит на джипе за сто тысяч баксов. Ужинает исключительно в клубах, четырежды в год летает отдыхать на Гавайские острова, чтобы благополучно заболеть там ангиной. Как будто ее в Москве нельзя подхватить совершенно бесплатно! При этом должен всем кучу денег, которые не собирается возвращать, живет в Братеево в двушке с мамой и запирается от нее на стул…

Это было уже слишком.

– Не запирается он на стул!! Не запирается! – вспылила Зозо.

– Даже и на стул запираться не разрешают? Ужас какой! – съехидничал Эдя. – Ну и сестра мне досталась! Впору табличку на двери вешать: «Здесь живет женщина, которой нравятся моральные уроды!»

Зозо не выдержала. Вскочив, она схватила Эдю за шею и стала его душить. Хаврон испугался. Когда слабые женские руки хватают тебя за ворот, это всегда страшнее, чем когда то же самое делают руки мужские. Мужские хотя бы ясно от чего отрывать и куда откручивать.

– Всё-всё! Сдаюсь! – поспешно крикнул Эдя. – Оттащите ее кто-нибудь от меня! Зоя!

От удивления, что ее назвали «Зоя», Зозо разжала руки.

– Маленьких не бьют! Ты опять забыла, что я твой младший братик! – сказал Хаврон назидательно.

– Это ты маленький? Ты жирный самодовольный сплетник! Ты живешь в однушке с сестрой! И еще ты злобный как крыса! – мстительно проговорила Зозо.

Она просто из себя выходила, когда родной брат принимался разгуливать с киркой по паноптикуму ее женихов.

– Протестую! – возмутился Эдя. – Это наглый поклеп! Крысы не злобные! У нас в бомбухе в вентиляции одна проживает, разве только пасьянсы не раскладывает! Умна как академик! Консервы принципиально не употребляет! Только свежие фрукты и сыр.

Зозо не дала заговорить себе зубы.

– Не уводи разговор в сторону, Хаврон! – крикнула она с досадой. – О каждом можно сказать что-то плохое. А вот ты скажи хорошее! Ну скажи! Хоть о ком-нибудь! Ради разнообразия!

Эдя поднапрягся. Задача перед ним была поставлена непростая. К осуждению-то привыкаешь быстро, а вот отказаться от него сложнее, чем спрыгнуть с самолета без парашюта в аквариум с рыбками.

– Да запросто! – сказал он, после долгого размышления попытавшись наскрести в душе нечто хорошее. – Помнишь, я тебя с приятелем своим знакомил. Нормальный, спокойный, честный мужик. Мебельщик. Любит покопаться в автомобиле, подсушить на газовой горелке свечи. Отлично точит ножи, каждое лето ездит в Карелию. Купил там здоровущую избу и понемногу приводит её в порядок. Никаких пошлых джипов, понтов и кабаков.

Зозо заметалась.

– Он толстый! У него фамилия дурацкая: Ёжиков! – быстро сказала она. – И еще он через каждые три слова говорит: «ё-кэ-лэ-мэ-нэ!»

– И что тут плохого? Человек повторяет алфавит! Было бы лучше, если бы он притворялся моральным уродом, а на самом деле даже им бы не был, как твой Моськин?!

– Никем он не притворяется! – без большой убежденности огрызнулась Зозо.

– Знаешь, почему ты не хочешь знакомиться с Ёжиковым? Потому что он кажется тебе немодным. Быть нормальным честным простым мужиком, по твоему мнению, немодно, а модно быть кривозубым пошляком-дизайнером, который обворовал уже все западные журналы и все равно торчит себе в своем Братеево и бибикает в пробках кредитным джипом! И вообще: это ты, а не я всех осуждаешь! – заявил Эдя.

– Нет, не осуждаю! Если бы вы знали, как вы мне все надоели! – крикнула Зозо, швыряя чашку, но не на пол, где она могла разбиться, а на диван.

Ей хотелось и плакать, и ругаться, и жаловаться. Все три этих желания пинали, толкали и кусали друг друга.

Меф вздохнул. Одни и те же сцены повторялись каждый день. Всё тот же шутник дядя, всё та же несчастная мать. Работа в «Пельмене» с этой их тупой игрой в корпорацию и важными лицами врущих начальников. Сплошной беспросвет! Если не во что верить, тоскливо жить.

Меф подумал и наполовину в шутку спросил:

– Зачем ты меня вообще родила?

Зозо не смогла внятно ответить, зато снова влез Эдя, работавший универсальной затычкой для всех бочек.

– Ты считаешь, тебя мог бы родить кто-то другой? – спросил он заинтересованно. – Возможно, у тебя были кандидаты, с которыми имелись готовые договоренности? Кто они, если не секрет? Нидерландская королева? Туземный вождь племени Фуки-Грюки?

– Отстань! Мне еще к экзаменам готовиться! – сказал Меф, давно уже ощущавший, как в душе волосатой гусеницей шевелится эта неприятная необходимость.

С Эдей невозможно было сыграть в «пожалей меня!» Игра эта была для него слишком добренькой и имела слишком слюнявые правила.

– А ты не готовься! – посоветовал он.

– Как это не готовься? – озадачился Меф.

– А так. Чем более глобальное образование получает человек, тем дальше это отодвигает период зрелости. Копать землю лопатой можно научиться втрое быстрее. Опять же работа на свежем воздухе.

Однако копать землю лопатой Меф не пожелал. Взяв гору учебников, он поплелся с ними на кухню. На кухне он оторвал у цыпленка не до конца проварившуюся ножку и, кусая ее, параллельно принялся грызть древо познания.

– Как-то он охамел! – с негодованием сказал Эдя, когда Мефодий вышел. – Сказал мне «отвали!» и «отстань!». Мне, который дал ему в жизни не больше трех тысяч подзатыльников!

Зозо посмотрела на него озабоченно. Брата она будто не слушала и фыркала сердитой кошкой, но на деле к его мнению всегда прислушивалась.

– Может, это просто возраст такой? Юность, гормоны? – предположила она.

Порассуждать про гормоны Зозо любила, хотя и смутно понимала, что это такое. Всегда проще списать собственные проблемы на физиологию. Не сам я во всем виноват, а природа все так устроила, что обе ноги у меня правые, обе руки левые, изо рта словесный мусор сыплется, в пузе котлеты теряются, а в нос козявки заползают.