Персидская литература IX–XVIII веков. Том 2. Персидская литература в XIII–XVIII вв. Зрелая и поздняя классика - Анна Наумовна Ардашникова

[Ступай] в сад, полный базилика и роз,

Вдыхай аромат базилика и рви розы.

А еще определенно и ясно,

Что племя, к которому Лайли принадлежит,

С нами находится в состоянии распри,

Все они из породы воинственных.

Мы с ними – словно огонь и вода,

Общения друг с другом избегаем.

С этим племенем у нас война,

Сотни мечей мы обагрили кровью друг друга.

Очевидно, что в эпоху Джами изначальная причина конфликта Маджнуна с племенным сообществом была уже непонятна и в большой степени даже неактуальна. Естественно, что поэт стремится дать собственную мотивировку трагических обстоятельств этой известной истории, которая для его времени выглядела бы убедительной. Социальное неравенство и клановая вражда – это, с точки зрения автора, вполне весомый аргумент против каких-либо отношений молодых людей. О повсеместной распространенности такой мотивации препятствия на пути любви свидетельствует и сюжет «Ромео и Джульетты» Шекспира. Маджнун, возражая отцу на каждый из его советов, говорит о своем понимании истинной любви:

Маджнун в ответ на эти увещевания отца

Сказал: «О дающий совет языком любви!..

Все, что ты утверждал, – мудро,

Все советы твои – нанизанные перлы…

Тебя в сердце своем не стану я упрекать,

Но на все [сказанное] дам ответ.

Ты сказал, что я околдован любовью,

И что от чар возлюбленной я стал другим.

Это так, я ни одного вздоха не сделаю, чтобы отрицать это:

Любовь – моя единственная забота в этом мире.

Да останусь я всегда на этом пути,

Иначе как в любви я жить не смогу.

Тот, кто не идет путем любви,

По моей вере не стоит и ячменного зерна…

Ты сказал, что в подруги не годится

Тот кумир, чья родословная не чиста.

Но ведь все красавицы сотворены из воды и земли,

Если они чисты сердцем, значит, и природа их чиста.

Предвечная красота – вот их родословная,

Радость посмертной вечности – свидание с ними…

Ты сказал, что Лейли блистает красотой,

Однако по происхождению она ниже нас.

Какое дело любви до родословной,

Ведь она стыдится всего, что не любовь!

Каждый, кого охватила любовь,

Дитя сердца и чадо любви.

Не узнает он ни отца, ни мать,

Свободен от пороков и от добродетелей тоже.

Он порвал с родней воды и земли,

Он пошел бродить по садам души и сердца…

Ты сказал, что не пристало, чтобы в удел мне

В этом цветнике мира досталась лишь одна роза.

[Одной] Лайли, чье дыхание для меня – врачеватель,

Достаточно мне на этой лужайке…

Ты сказал, что, враждуя с этим племенем,

Мы применяем тысячи уловок и хитростей.

У меня от любви изранена грудь —

Мне ли страшиться чужой вражды?!

Если Лайли скажет мне в любви хоть слово,

Мне ли печалиться из-за вражды ее племени?!».

В основу своих возражений отцу Маджнун, выразитель авторской концепции, положил нормы индивидуальной любви, закрепленные в традиции любовно-романического эпоса. В соответствии с ними герой не может нарушить клятву верности, принесенную возлюбленной, ему никто другой, кроме нее, не нужен – она единственная его любовь в этом мире, он готов ради нее забыть своих родных и близких и пренебречь социальным статусом.

Старейшины племени в соответствии с обычаем решают женить Кайса на двоюродной сестре, дочери его дяди. Несмотря на то, что юноша отказывается предать свою любовь, слухи о свадьбе Маджнуна доходят до Лайли, и она горько сетует на непостоянство возлюбленного. Джами вводит в рассказ новую мотивацию паломничества главного героя: направляясь к Лайли, чтобы вымолить у нее прощение за несовершенную измену, Кайс дает обет, что пешком отправится в паломничество, чтобы «очиститься страданием разлуки» перед новым свиданием, если Лайли будет с ним ласкова, что и происходит. Джами весьма подробно описывает житейские проблемы, встающие на пути влюбленных: отец Лайли, прибив и заперев дочь, грозит расправиться и с ославившим ее безумцем; затем он едет к халифу с жалобой на Маджнуна, и того объявляют вне закона.

Особым образом решена у Джами линия Маджнуна-поэта. После ряда известных по другим поэмам эпизодов, повествующих о провалившейся попытке Маджнуна посвататься к Лайли, о встрече с Науфалем и еще одном неудачном сватовстве, о скитаниях героя по пустыне, у Джами следует глава, в которой поэт Кусаййир, еще один герой ‘узритских повестей, влюбленный в Аззу, рассказывает халифу о любви Маджнуна и его проникновенных песнях.

Один из кульминационных эпизодов поэмы составляет сцена, служившая сюжетом многих произведений миниатюрной живописи: Маджнун встречает Лайли в пустыне и падает без чувств. Лайли приводит его в сознание, положив голову влюбленного к себе на колени, и обещает вернуться той же дорогой, чтобы вновь увидеться с Маджнуном. Проходит довольно много времени, и когда Лайли снова попадает на это место, она застает Кайса, неподвижно стоящего в той же позе, что и при их расставании, и даже птица свила гнездо в его волосах. Маджнун не узнает Лайли, ведь духовная страсть так поглотила его, что внешний облик возлюбленной (сурат) ему уже не нужен. Джами таким способом описывает состояние «изумления» или «смятения» (хайрат), одно из психологических состояний (ахвал) на мистическом пути познания Истины. Вскоре Маджнун умирает, и его тело находит в пустыне собиратель стихов, записывавший все это время его знаменитые газели. Узнав о смерти Маджнуна, осенью умирает и Лайли, завещав похоронить себя рядом с любимым.

Следует подчеркнуть значительные отличия произведения Джами от соответствующих поэм его предшественников. Ряд второстепенных эпизодов, не встречавшихся ни у Низами, ни у Амира Хусрава, усиливает бытовую сторону описания происходящих событий, увеличивая дистанцию между реальным и аллегорическим планами восприятия текста.

Стоит отметить, что Джами отличает и особое отношение к своему сочинению: вместо традиционного самовосхваления, в некоторых случаях принимавшего форму самоуничижения, поэт XV в. помещает в главе интродукции, которая традиционно посвящена причинам сложения поэмы, ироническую оценку своего детища:

Есть такой обычай, что торговцы цену своего товара

                                                                                    завышают.

Продавец бус для осликов зазывает:

«Бирюза! Двести штук за один данг!».

Бирюзой называет он черепки,

Чтобы привлечь к ним простолюдина.

Я тоже хитростью сложил несколько черепков вместе.

Раскричался я над своими черепками

По обычаю