Персидская литература IX–XVIII веков. Том 2. Персидская литература в XIII–XVIII вв. Зрелая и поздняя классика - Анна Наумовна Ардашникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наибольший интерес с точки зрения романической трансформации истории Йусуфа представляет финальная часть любовной линии сюжета, как она изложена в «Истории пророков» и воссоздана у Джами. В ней повествуется о чуде возвращения Зулайхе молодости и красоты по молитве Йусуфа. В Кисас ал-анбийа говорится о том, что героиня в разлуке с возлюбленным не только состарилась, но и ослепла от пролитых слез. Тронутый глубиной чувства Зулайхи, которая жаждала одного – вновь созерцать красоту возлюбленного, герой просит Господа вернуть ей способность видеть и утраченную юность. В повествовании об этом «чуде Йусуфа» (ма‘джаз-и Йусуф) можно усмотреть отсылку к кораническому рассказу об излечении от слепоты Йа‘куба, проливавшего слезы и потерявшего зрение в разлуке с любимым сыном. О том, что два «чуда Йусуфа» воспринимались в поэтической интерпретации как аналогичные друг другу, свидетельствует бейт из касыды Хакани, в котором поэт объединяет мотивы возвращения молодости Зулай– хе и зрения Йа‘кубу в контексте восхваления:
Твоя справедливость, как ясное утро, ведь лицо Йусуфа
приносит
Сурьму глазам Йа‘куба, басму – кудрям Зулайхи.
Традиционно снабженная обширными вводными главами, поэма «Йусуф и Зулайха» содержит разнообразные и многочисленные рассуждения о назначении поэтического слова, соотношении слова и смысла, «лжи» и «правды» в поэзии и т. д. Широко известен пассаж из поэмы, посвященный книге:
Известно изречение мудрецов:
«Мудрость в книгах, а мудрец в могиле»,
Друг в обители уединения – книга,
Сияние утра – книга,
Она – учитель, не требующий платы и благодарности,
Каждый миг она дарит тебе откровение мудрости.
Она – собеседник, имеющий мозг, покрытый кожей,
О тайных делах она вещает молча.
В блоке интродукции также присутствует глава «Речь о достоинствах любви», аналогичная соответствующей главе из поэмы Низами «Хусрав и Ширин», что еще раз указывает на внутреннюю связь этих двух романических повествований. В этой главе Джами рассуждает о любви как о вселенской движущей силе, которая одна способна совершенствовать мир и человека:
Сердце, свободное от боли любви, – не есть сердце,
Тело без сердечной боли – только вода и глина.
Отврати свой лик от [бренного] мира в любовной тоске,
Ведь есть прекрасный мир – мир любви.
Да не убывает в каждом сердце тоска любви!
Да не будет в мире сердца, лишенного любви!
Небеса пришли в движение от любовной страсти,
Вселенная пришла в смятение от стонов любви.
Любовь дает тебе пыл и опьянение,
Все иное – увядание и себялюбие.
Стань пленником любви и обретешь свободу,
Ее тоской наполни грудь и испытаешь радость.
Если бы Маджнун не испил из этой чаши,
Разве прославилось бы его имя в обоих мирах?
Тысячи мудрых и разумных покинули мир,
Однако ушли они, не изведав любви.
Не осталось от них ни имени, ни следа,
Ни в руках времени о них повести…
Слава Аллаху, пока я пребывал в этом мире,
Быстроногим я был на пути любви…
Растут во мне с каждым мигом эти чары (фусун) любви:
«Джами, поскольку ты состарился в любви,
Возрадуйся и умри в любви!
Сложи о влюбленности повесть,
И в мире о тебе останется память».
Джами утверждает, что только любовь способна даровать человеку истинную свободу, а истории любви даруют вечную память и славу и своим героям, и рассказчикам. Интродукция, насыщенная мотивами авторской рефлексии, призвана была, помимо прочего, обозначить жанровую принадлежность поэмы – «повесть о влюбленности» (дастан-и ‘ишкбази).
Заменив в хамса историю любви Хусрава и Ширин на другую, Джами сохранил рассказ о Маджнуне и Лайли. Поэма на этот известный ‘узритский сюжет была написана им в 1484 г., примерно через полгода после окончания одноименной поэмы ‘Алиширом Наваи, и несет некоторые следы ее влияния. Кроме того, Джами, по– видимому, широко пользовался при написании «Маджнуна и Лайли» арабскими версиями сказания, правда, неизвестно, какими именно. В результате поэма Джами довольно далеко отходит от трактовки сюжета, данной в свое время Низами, однако обнаруживает черты ориентации на поэму Амира Хусрава Дихлави, творчество которого было одним из образцов следования для Джами и Наваи. Тем не менее Джами трансформирует и сюжетную схему, разработанную Амиром Хусравом, изымая одни эпизоды и добавляя другие.
Джами опускает ряд сюжетных ходов и эпизодов, которые имелись у предшественников: Кайс – не долгожданный единственный сын, а один из многочисленных детей в семье, в повествовании отсутствует «школьный» период знакомства героев, и они сразу предстают как молодые люди, обладающие определенным жизненным опытом. Маджнун (Кайс) в начале истории выглядит искателем любовных похождений, разъезжающим по окрестным стоянкам племен в поисках очередного приятного знакомства; Лайли же присущи кокетство и лукавство во взаимоотношениях с возлюбленным, она долго испытывает его чувства и умело скрывает свои. Нововведением Джами является также мотив неравного социального положения влюбленных и вражды племен, к которым они принадлежат. В одной из глав поэмы рассказывается о том, как отец Кайса узнает о любви своего сына к некой девушке и как, подобно матери Лайли в поэме Амира Хусрава, советует ему забыть о своем чувстве. Отец говорит Кайсу:
Слышал я сегодня, что в некоем месте
Ты отдал свое сердце некой красавице.
В этом краю ложных (или: муджази – дозволенных) путей
Искусство любовной игры прекрасно,
Однако не каждая [девушка] для этого подходит,
Не всякая, что красива внешне, привлекает сердце.
Возлюбленная должна быть хорошего рода,
С дурным корнем ничего не получится.
Лайли, что мила твоему взгляду,
В сравнении с тобой – последняя служанка.
Не соответствует правилам разума
Питать безумную страсть к служанке…
Бога ради, отврати от нее сердце,
Не связывай с ней своих надежд.
Она – сухая солома, а ты – роза, она – не юный кипарис,
Она – ворона, а ты – грациозный фазан.
Розе и кипарису что за дело до сухой соломы,
Фазану что за дело до вороны?!
Не ищи свою судьбу в этом саду,
В нем один лишь тюльпан, из-за него на сердце
