Corvus corone - Николай Верещагин

Все сильнее возмущало его это тотальное господство человека в природе, господство наглое, разрушительное, самодовольное и тупое. Целая роща сносилась за день бульдозерами для каких–то неведомых целей, сносилась так запросто и небрежно, точно речь шла о каком–нибудь пустяке. Еще вчера, пролетая здесь, он любовался серебристой, опушенной инеем, замысловатой вязью ветвей, голубовато–белыми, искрящимися на солнце сугробами, видел стаи синиц и красных, словно яблоки, снегирей на ветках. И вот уже на месте этой красоты какой–то искореженный гусеницами, превратившими белый снег в желто–бурую глинистую грязь, пустырь; вповалку, как на поле брани, прозрачные стволы молодых березок, расщепленные комли кленов и лип, черно–траурные, с надломленными ветвями стволы осин — целый лес безжалостно загубленных деревьев, которым сто лет бы стоять, сто весен еще расцветать, давая приют и цветам, и птицам, и травам, и муравьям. А в двух шагах был овраг, заросший кустарником и лебедой, захламленный, превращенный в случайную свалку. Здесь бы и построить бетонную коробку, если так уж необходимо. Но куда там! Пришлось бы засыпать овраг, заровнять площадку, чуть дальше протянуть дорогу и теплоцентраль, а это удорожило было строительство, удлинило сроки. Неразумно, нерентабельно! Экономика должна быть экономной!..

Странное существо «гомо сапиенс», сам присвоивший себе это звание человек. Сравнивая образ жизни вида в целом с образом жизни ворон, Вранцов никак не мог обнаружить, в чем же разумней он у людей. Если сопоставить сообщество людей и стаю пернатых, то предпочтение явно клонилось в сторону ворон. В их поведении, по крайней мере, есть логика, а в образе жизни свой порядок и строй. А главное, они не портят окружающую среду, не потребляют больше, чем необходимо, не наносят пьянством и курением вреда своему здоровью, не суетятся без толку, не тратят понапрасну много времени и сил. Конечно, интеллект у них не так развит, но ведь это тоже палка о двух концах. Добро, если разум руководит инстинктом. А ну как самые разнузданные инстинкты начнет обслуживать он?..

Наблюдая за людьми со стороны, со своей нынешней точки зрения, он все чаще ловил себя на том, что образ действий их кажется нелепым и непонятным, на каждом шагу попирающим здравый смысл. Ну ладно, изгадили природу, уничтожили красивый ландшафт, снесли старинную, со времени Калиты упоминавшуюся в летописях деревеньку, чтобы построить новый жилой массив — так содержите хотя бы в порядке эту свою урбанизированную среду, сделайте свою жизнь элементарно удобной. Но ничуть не бывало. Повсюду в старых и новых районах люди жили в своих домах так, словно они здесь временные постояльцы, терпя лишения и неудобства по пустякам. Отгрохали новый микрорайон, но оставили перекопанным, незаасфальтированным кусок улицы. И тысячи новоселов, точно первопроходцы в тундре, пробирались к себе домой по жердочкам и гатям, то и дело проваливаясь по колено в грязь. Способные со своей могучей техникой в считанные дни снести целую гору с лица земли, они решительно не способны были очистить тротуары в гололед, отчего то один, то другой ломал себе руку или ногу, а иной раз дело кончалось и летальным исходом.

Конструируя космические корабли, открывая безграничные просторы Вселенной, они возвращались с работы в такой тесноте и давке, что даже рукой пошевелить было нельзя. Они постигали в своих лабораториях тайны макро– и микромира, но тайна приготовления румяного домашнего пирога была безвозвратно утеряна, и дети их даже не знали, что это такое. Создавая у себя на фабрике тонкие изысканные духи, в собственном дворе зажимали носы, проходя мимо не убранных вовремя бачков с гниющими в них отбросами.

И так, чего ни коснись. Все больше приходилось на тысячу душ врачей, но очереди в поликлиниках лишь удлинялись. Изобретались тысячи новых лекарств, побеждены были неизлечимые недуги, но грязный воздух, ненатуральные продукты и стрессы порождали новые, неведомые прежде.

Экономика была экономной, но жизнь не становилась богаче, не хватало самых простых вещей. Если посмотреть на московского «гомо сапиенса» со стороны, то главным его занятием, кроме работы, были переезды из конца в конец города и стояние в очередях. С самого утра он выскакивал из дому и бежал к остановке или станции метро. А если не давился в транспорте, то стоял, нетерпеливо переминаясь, где–нибудь в длиннющей очереди за кроссовками или стиральным порошком. Казалось бы, при такой активности он за короткое время мог бы запастись всем необходимым на целые годы вперед. Но не тут–то было. Сам недавно еще будучи одним из них, Вранцов знал, что это не так, что всегда чего–нибудь да не будет хватать, что при хроническом дефиците обеспечить себя всем необходимым попросту невозможно. И все же раньше он не осознавал, в силу давней привычки, какая же прорва времени и сил тратится на всю эту беготню и суетню, как унижает человека такая жизнь. Как стаи ворон целый день перелетают с места на место в поисках корма, так и люди кочевали из магазина в магазин в поисках самых необходимых вещей. Но вороны, по крайней мере, получали найденное даром, а человек еще и вынужден был платить. Если вдуматься, то вся жизнь только на то и уходила, чтобы большую часть дня трудиться, зарабатывая деньги, а все остальное время пребывать в заботе, как бы сносно потратить их.

Экономика становилась все экономней, но город не делался от этого удобней и красивей. Повсюду было заметно, как приходит в упадок городское хозяйство, как ветшают давно не ремонтировавшиеся дома, разрушаются архитектурные памятники (на один отреставрированный два успевали развалиться), как вечно прорывает то здесь, то там канализацию, как громоздятся огромные сугробы и наледи даже в центре

Москвы. Повсюду провалившийся асфальт, покрытые грязной жижей дороги и тротуары, вечные ямы и котлованы на месте строек, тянущихся по нескольку лет; заброшенные, с растрескавшимися чашами фонтаны, поломанные ограды, дощатые заборы, трущобы, мрачные, сто лет не приводившиеся в порядок дворы.

Нужно было обладать поистине человеческим легковерием и внушаемостью, чтобы полагать, как он прежде считал, что, тем не менее, есть какой–то прогресс, движение вперед, что все эти вопиющие недостатки, о которые спотыкаешься на каждом шагу, досадны, конечно, но не в них суть, а в чем–то другом, высшем, что в конечном счете, минуя все эти препоны, приведет нас к светлому будущему. Поглупел он, наверное, но, на теперешний его вороний взгляд, все это было просто абсурдно.

Он вырос, он воспитан был в святом убеждении, что поступательное движение неотвратимо в наш век, что прогресс неизбежен везде и во всем, что он может быть медленным, почти неощутимым, но есть и будет, что это закон жизни и потому нет нужды даже очень о нем беспокоиться. И хотя собственная эпоха за последние двадцать лет не очень–то подтверждала это, он жил в представлении, что некоторое движение вперед в целом все–таки есть. Теперь, однако же, он так не думал, взглянув на дело глазами постороннего. Все зависит от того, что мы называем прогрессом, что взять критерием его. Если рост производства легковых автомобилей и холодильников на душу населения, то прогресс имеет место, и даже немалый. А если рост алкоголизма и детской смертности (а к этой «закрытой» информации он имел на службе кое–какой доступ), то будет уже не прогресс, а регресс и упадок. Остается только решить, что для нас важнее: увеличение числа личных автомобилей или увеличение количества дебилов на тысячу новорожденных.

Да, многое с точки зрения вороны виделось иначе, много виделось ясней. И возникали вопросы, непривычные вопросы, которые прежде себе не задавал. Положим, шли они от глупой вороны, но просто так отмахнуться от них было нельзя. И его человеческий ум, раз уж достался он вороне, хочешь не хочешь, а должен был искать ответы на них.

Не только весь город с массой его обитателей, но и отдельный человек в толпе воспринимался как–то иначе теперь, по–другому. Прежде, находясь в толпе людей, он видел, что все они разные, что у каждого на лице своя забота, свое выражение, а то, что многотысячными массами они делают одно и то же: заполняют магазины, едут в транспорте, спешат после работы домой — на это внимания не обращал.

Теперь же люди казались куда более схожими, одинаковыми, неразличимыми в толпе, почти так же, как отдельные особи в стае ворон. Особенность, индивидуальность каждого была столь случайна, малоприметна на улице, что с десяти шагов уже не различалась в толпе. Зато общее, массовидное господствовало безгранично, растворяя в себе лицо и заботу каждого, как океан поглощает падающие в него капли дождя.

Стоило лишь взглянуть со стороны, как без всяких анкет и опросов видно было, как город нивелирует, подчиняет себе личность, заставляя человека жить и двигаться по заданной программе, в заданном ритме, не отпуская ни на миг.