Мятежный дом - Ольга Чигиринская

– Вас держат под землей, как этих гемов?

– Нет, что вы… Владения Кордо простираются далеко за пределы этого подземелья. У клана огромная собственность на трех континентах. Когда мне хочется на солнышко, меня перевозят на один из испытательных полигонов. Эта лаборатория сейчас – это такой… вольерчик для талантливой и не в меру резвой девушки… А я – ее любимая игрушка… Кордо больше не возлагают никаких серьезных надежд на биоботов – чтобы они окупили себя, нужен грандиозный экспорт, миллионные серии… А Картаго превращается в автаркию… Хотя, если бы сейчас удалось снять эту блокаду – мы бы осуществили прорыв, – его глаза блеснули на миг вдохновенным огнем, а потом погасли.

– А мне кажется, что биоботы нужны здесь, – робко возразил Дик. – Ну, просто мне приходилось тут работать в мастерской… Боты почти все старые, много трофейных, имперских – они часто ломаются, а запчастей к ним нет. Иной раз приходится так голову мучить, чтобы придумать, чем заменить блок, который в Империи на каждом углу купить можно… Если бы в продажу поступили эти ваши, которые сами чинятся…

– То стоили бы они своего веса в осмиевом эквиваленте. Понимаете, Ран, линия по производству биобота – это… не конвейер на который можно поставить более новые станки. Идемте, я покажу.

Они спустились на гравилифте медленным прыжком. Дик оценил изящество и изобретательность охранной системы – в случае опасности искусственная гравитация просто отключалась, и вторженцам предоставлялся для штурма тридцатиметровый колодец.

– Дальше вам нельзя, туда входят только гемы в стерильных защитных костюмах, но через стекло вы увидите главное, – сказал Монтеро, когда они оказались в маленькой круглой смотровой. Стекло находилось у них под ногами, а «главное» выглядело совершенно тошнотворно – пульсирующий клубок обнаженных желеобразных мышц и кишок, переливающийся всеми оттенками масляного пятна на темной воде. Длинная упругая труба яйцеклада выходила из этого клубка и время от времени сокращалась, извергая круглые черные яйца – такие же, какие видел Дик в цеху. Четверо гемов в защитных комбо и шлемах обхаживали это чудовище, постоянно поливая его какими-то жидкостями из маленьких распылителей и засыпая что-то в автоклав, к которому оно было подключено системой трубок.

– Биомеханическая матка, которая откладывает яйца. Очень дорогая и громоздкая в производстве штука, но когда она уже готова – то при наличии материалов и питания может штамповать зародышевые блоки в огромных количествах. Миллионами. Мы можем завалить этими уборщиками Пещеры Диса, и они вылижут город как тарелку. Но этим мы лишим работы гемов и людей, а здесь и так кризис с переизбытком рабочих рук. Нас просто распнут.

– Понятно, – Дик, присевший было, чтобы рассмотреть жутковатое диво, поднялся. – А что, доктор – нравится вам быть любимой игрушкой?

Инженер опять сверкнул глазами:

– Не сочтите за бестактность, Ран – как вы сюда попали? Я имею в виду – на Картаго?

– Оказался не в то время не в том месте.

– Как и все мы. Нет, быть ее игрушкой – не так уж плохо. Один совет, Ран: не влюбляйтесь в нее. Для вашего взаимного блага. Она добрая и сострадательная девушка, и у нее слабость к… как бы это сказать… раненым.

– «Она меня за муки полюбила – а я ее за состраданье к ним», да? – вспомнил Дик.

– Именно. Хотя какое мне дело. Быть ее игрушкой гораздо лучше, чем обычным пленником здесь.

– Да, сэр.

Монтеро пристально смотрел, ожидая продолжения, но не дождался. Вздохнув, он повел Дика к выходу, оттолкнулся от платформы – и вдвоем они взлетели на три этажа вверх.

Роксана Кордо была молода, хороша собой, умна, богата и несчастна. Молодость и красота не могли сами по себе составить счастья в высшем свете Вавилона – молодых и красивых было более чем достаточно, в то время как мир принадлежал людям зрелым, а зрелость начиналась в 30 и продолжалась до 70. Человека до 30 лет можно было смело не принимать всерьез – на чем и погорели в свое время те, кто не принял всерьез Рихарда Шнайдера.

Рокс мучилась тупой, безболезненной и безысходной мукой, которую называют «бессмысленностью жизни». Ее интеллект, полностью отданный науке, был так же, как и эта наука, невостребован. Она понимала теперь, откуда взялся образ «безумного ученого» – к безумию близок каждый, кто вложил свою жизнь в открытие, способное принести огромную пользу ближним, и встретил со стороны этих ближних полное непонимание и неприятие. После поражения в войне Картаго перестала нуждаться в бионике. Александр Кордо сохранял лаборатории только ради дочери. Он не надеялся на связанное с бионикой будущее. Он вообще не надеялся на будущее. Большой, богатый и влиятельный клан Кордо страдал от того же, что и маленький, разорившийся, никому не нужный клан Сионг. Рокс была слишком умна, чтобы не обращать на это внимания, слишком совестлива, чтобы не понимать, насколько больнее это бьет по бедным и слабым, и слишком горда, чтобы топить свою беспомощность в развлечениях.

Она не вошла в свиту будущей императрицы, однако императорскую помолвку девушка ее ранга никак не могла пропустить. Кровавой сцены на нижних ярусах дворца Рокс не видела, она была наверху, вместе с другими молодыми людьми и девушками, отпрысками «лучших людей» дома Рива. Но на похоронах должна была присутствовать, а поскольку фазаниха Иннана ей не нравилась, Рокс не примкнула к женщинам, а осталась с отцом, в императорском траурном поезде.

До этого момента Рокс принимала мир как нечто не очень уютное, но само собой разумеющееся. Принимала его потому что ничего иного не предвиделось; и то, что мир предлагал, было, в общем, неплохо. Но в момент встречи с конвоем осужденного все перевернулось.

Дик очень удивился бы, узнав, сколько человек из императорской свиты сочувствовали ему, в меру сил, конечно, но неподдельно. Шнайдеров с каждой социальной ступенью вверх любили всё меньше, и то, что они использовали сэтто «красная карта», выдаваемое только Солнцем, для решения своих личных задач, было по местным меркам нехорошо. Ведь Вавилон как таковой в Бет не нуждался – в ней нуждались Рихард и Лорел, чтобы укрепить свое влияние на императорский дом, а значит – свою власть. Сами по себе матримониальные планы находились вполне в рамках этики дома Рива – но вот использование в этих целях императорского сэтто было уже предосудительно: это получется, государя самого же уговорили смастерить себе хомут.

Кроме того, Шнайдеры-Боны были не единственной семьей, потерявшей детей на Тайросе во время отступления; тот же Александр Кордо оказался разлучен с женой и младшей дочерью Алессией. Где сейчас те дети, что с ними – никто не знал; в то, что имперцы едят вавилонских младенцев, конечно же, не верили – но каково осознаваь, что твоя кровинка растет неизвестно где, среди чужих людей, и не узнает тебя при встрече? В общем, на Шнайдеров смотрели косо, но критиковать их за этот поступок не позволяла совесть, потому что любой из кланов при необходимости поступил бы так же.