Тайны дома Романовых - Вольдемар Балязин

1762 года, через две недели после прихода Екатерины к власти, она назначила Салтыкова русским послом в Париже, прозвучал последний аккорд в признании его необычайной близости к Екатерине.

А Салтыков после Парижа, побывав еще и посланником в Дрездене, заслужил от Екатерины нелестную характеристику «пятого колеса у кареты» и никогда более не появлялся при дворе, умерев в почти полной безвестности.

Екатерина – ученица и наставница

«Когда прошло сорок дней со времени моих родов, – писала Екатерина II, – императрица пришла вторично в мою комнату. Я встала с постели, чтобы ее принять, но она, видя меня такой слабой и такой исхудавшей, велела мне сидеть, пока ее духовник читал молитву. Сына моего принесли в мою комнату: это было в первый раз, что я его увидела после его рождения». Но его тут же унесли обратно.

Дальнейшие события – с 1754 по 1760 год – мы будем, главным образом, освещать с помощью «Записок» Екатерины, потому что этот период отражен в них весьма интересно, полно и очень подробно. Историк Карамзин в письме к поэту Дмитриеву писал: «Нынешней зимой читал я „Записки“ Екатерины Великой… очень, очень любопытно! Двор Елизаветы как в зеркале…»

Давайте же взглянем в это зеркало и мы.

…После рождения Павла отношения между Екатериной и мужем еще более ухудшились. Дело дошло до того, что однажды Петр, придя в апартаменты жены, несколько раз сказал, что сумеет образумить ее. А когда Екатерина спросила: «Как же?», Петр до половины вытянул из ножен шпагу.

Между тем к этому времени Екатерина сумела приобрести среди многих придворных, – и поголовно у всех дворцовых слуг – большой авторитет. Она была ровна в обращении, ничуть не высокомерна, свободно и почти без акцента говорила по-русски, питая слабость к простонародным оборотам речи и зная множество пословиц и поговорок. Екатерина при каждом удобном случае подчеркивала свою набожность, почитание и пылкую любовь к своей новой Родине – России.

Первые два года русскому языку обучал ее по рекомендации Кирилла Григорьевича Разумовского, родного брата Алексея Григорьевича, один из лучших русских лингвистов и лексикографов Василий Евдокимович Адодуров. Писатель и переводчик, он был первым русским адъюнктом Академии наук по высшей математике, избранным по представлению великого Эйлера. Выбор К. Г. Разумовского был не случаен – Адодуров свободно владел немецким и французским языками, которые знала его ученица, а это являлось непременным условием того, чтобы образование было высококачественным.

Английский посол Уильямс так отзывался об Адодурове: «Я не видел ни одного из туземцев, столь совершенного, как он; он обладает умом, образованием, прекрасными манерами; словом, это русский, соизволивший поработать над собой».

Адодуров стал для Екатерины не только учителем русского языка, но и на всю жизнь остался большим и преданным другом, сохранив ее верность в несчастьях, постигших его в 1759 году, когда он был обвинен в соучастии в заговоре, якобы имевшем целью возвести Екатерину на престол.

Когда же его ученица стала императрицей, она не забыла своего учителя, друга и слугу – Адодуров стал сразу сенатором, куратором Московского университета и президентом Мануфактур-коллегии, а скончался он Почетным членом Академии наук и действительным тайным советником, что по «Табели о рангах» соответствовало званию генерал-аншефа. Через два года занятий русским языком происками недоброжелателей Адодуров был отстранен от преподавания и перешел на службу в Коллегию иностранных дел к А. П. Бестужеву-Рюмину.

После этого Екатерина начала упорно заниматься самообразованием, вставая в шесть часов утра и не тратя времени попусту. Принято думать, что большую часть времени занимали у нее штудии иноземных авторов-немцев и французов, однако это не так – на первом месте стояли у нее книги по русской словесности, по истории и географии России. Именно это впоследствии позволило ей стать одним из лучших историков России, уступая лишь таким корифеям, как И. Н. Болтин, Г. – Ф. Миллер, В. Н. Татищев, А. – Л. Шлецер и М. М. Щербатов. А ее литературные труды поставили Екатерину в ряд русских писателей-профессионалов. Екатерина оставила после себя тысячи писем, сказки, стихи, комедии, драмы, учебники, записки мемуарного характера, свидетельствующие об универсальности и энциклопедичности знаний.

Ее самообразование носило и чисто прагматичный, утилитарный характер – она хотела знать страну, которой всерьез готовилась управлять.

А что касается ее научных и литературных интересов, связанных с Западом, то и они были весьма многообразны и широки. Екатерина переписывалась с французскими энциклопедистами – Вольтером, Дидро, Монтескье, с великим естествоиспытателем Бюффоном, со скульптором Фальконе – будущим автором «Медного всадника», украшенного лапидарной надписью: «Петру Первому от Екатерины Второй», читала множество французских и немецких книг, заказывая, кроме того, переводы с английского, с латыни, с итальянского, если эти книги почему-либо интересовали ее.

Ее чтение не было искусством для искусства. Когда Дидро спросил Екатерину о населении России, о сословных отношениях и русском земледелии, то получил в ответ несколько статей, тщательно и серьезно написанных императрицей.

Вместе с тем Екатерина находила время заниматься верховой ездой, игрой в бильярд, любила гравировать по металлу, работать за токарным станком, рисовать карандашом.

К этому следует добавить страстную любовь Екатерины встречаться со всеми выдающимися людьми, приезжавшими в Петербург из разных стран, постоянное общение с крупнейшими русскими учеными, литераторами, издателями, актерами, музыкантами, живописцами. Причем очень часто знаменитые иноземные визитеры оказывались в России по ее приглашению.

Все это впоследствии привело к тому, что Екатерину по справедливости стали считать самой просвещенной государыней Европы.

Барон Гримм, дважды побывавший в Петербурге, основываясь на непосредственных впечатлениях от общения с Екатериной, отзывался о ней так: «Надо было видеть в такие минуты эту необычайную голову, эту смесь гения с грацией, чтобы понять увлекавшую ее жизненность; как она своеобразно схватывала, какие остроты, проницательные замечания падали в изобилии одно за другим, как светлые блестки природного водопада. Отчего не в силах моих воспроизвести на письме эти беседы! Свету досталась бы драгоценная, может быть, единственная страница истории ума человеческого. Воображение и разум были одинаковы поражаемы этим орлиным взглядом, обширность и быстрота коего могли быть уподоблены молнии. Да и возможно ли было уловить на лету ту толпу светлых движений ума, движений гибких, мимолетных! Как перевести их на бумагу? Расставаясь с императрицей, я бывал обыкновенно до того взволнован, наэлектризован, что половину ночи большими шагами разгуливал по комнате».

Однако все это будет потом, а сейчас мы оставили Екатерину еще не императрицей, а Великой княгиней, только что родившей наследника престола, и вот к ней-то мы и возвратимся.

Первые шаги в европейской политике

Отрешенная от сына, покинутая мужем, деятельная, умная и энергичная Екатерина не могла ограничиться чтением, письмом, охотой и ремеслами. Она понимала, что ее удел – политика, и стала исподволь готовить себя к той роли, которую вскоре стала играть столь блистательно. Следует отметить, что Петр Федорович, будучи наследником российского престола, оставался и герцогом Голштинским.

Управление Голштинией было его прерогативой, требовало знания дел в герцогстве, проникновения во внешнеполитические коллизии, связанные с соседями этого государства, верного понимания проблем большой европейской политики. На все это у Петра Федоровича не было ни времени, ни желания, ни способностей.

И, мало-помалу, Екатерина прибрала голштинские дела к своим рукам, к вящему удовольствию Петра Федоровича. Для нее занятия голштинскими делами оказались очень полезны, ибо она стала стажироваться в управлении государством, входя во все аспекты внутренней и внешней политики. А в начале 1755 года Петр Федорович и официально передал ей занятия голштинскими делами.

Чуть раньше произошло сближение Екатерины с канцлером Бестужевым. Канцлер был рад потеплению отношений с Екатериной и стал одним из верных и преданных ее сотрудников, вводя ее в сферу наиболее важных государственных дел и исподволь готовя Екатерину к мысли, что российский трон после смерти Елизаветы должен перейти не к Петру Федоровичу, а к ней.

Такого рода идеи пали на хорошо подготовленную почву – Екатерина и сама думала о том же, и не только думала, но и готовилась к такого рода развитию событий, хотя и очень неспешно и осторожно.

Вопрос о том, кому будет принадлежать трон, приобретал жгучую актуальность из-за того, что Елизавета Петровна, подорвавшая свое здоровье беспрерывными кутежами и совершенно безалаберной жизнью, стала все чаще болеть и месяцами не прикасалась к государственным бумагам.