Ритуалы плавания - Уильям Голдинг

Отчего же меня, служителя церкви, посвятившего себя Богу и в то же время не понаслышке знакомого со смелыми, хоть и впадавшими в заблуждение выдающимися умами как века нынешнего, так и минувшего, — отчего же, спрашивается, меня так глубоко интересует, так волнует и будоражит материальная сущность мира, нашего земного шара? Отправляющиеся на кораблях в море!..[44] И каждый раз, обращаясь в думах своих к милой отчизне, я не просто устремляю взор за горизонт (фигурально выражаясь, разумеется), но пытаюсь прикинуть, сколько воды и суши, сколько тверди земной пролегло между нами, и сквозь все это должен был бы пробиться мой взгляд, чтобы достать до тебя и нашей — да, позволь мне говорить нашей — деревни! Нужно будет расспросить мистера Смайлса — кому, как не ему, знать толк в углах и прочей математике, — дабы произвести все необходимые расчеты и достоверно установить, на сколько именно градусов ниже горизонта надобно запустить взор, если глядеть отсюда. То-то чудно будет в Антиподии, просто уму непостижимо, взглянуть эдак сверху вниз (расстояние, поди, невелико) на пряжки собственных башмаков и вдруг представить себе, что ты… прости великодушно, опять я предаюсь пустым фантазиям! Но все же вообрази — даже звезды будут там другие, незнакомые, и луна опрокинется вниз головой!

Ну, полно, хватит фантазий! Сейчас же пойду и представлюсь капитану. Как знать, может, мне выпадет случай позабавить его игрой моего праздного воображения, о коей ты теперь уже частично осведомлена.

–

Свидание с капитаном Андерсоном состоялось, и я изложу тебе только голые факты, если достанет сил. Пальцы онемели и едва удерживают перо. Да ты сама догадаешься об этом по почерку.

Так вот, одевшись с большей, супротив обычной, тщательностью, я вышел из своей каюты и поднялся по лестнице на самую верхнюю палубу, где обыкновенно находится капитан. В передней части этой палубы, как бы на нижней ее площадке, установлены рулевое колесо и компас. Как раз к компасу и было приковано внимание капитана Андерсона и старшего офицера, мистера Саммерса. Я понял, что момент неподходящий, и решил обождать. Наконец, когда они завершили разговор и капитан направился прочь к заднему борту судна, я проследовал за ним, рассудив, что мне подворачивается удобный случай. Но, едва дойдя до борта, он развернулся и пошел обратно. Поскольку я следовал за ним почти по пятам, мне пришлось отскочить в сторону с резвостью, вряд ли подобающей достоинству моего сана, и любой, кто мог видеть это, должен был бы прийти в сильнейшее смущение. Не успел я еще толком утвердиться на ногах, как он рявкнул на меня так, будто это я, а не он был повинен в этом недоразумении. Я попытался было ему представиться, но он оборвал меня, буркнув что-то маловразумительное. Вслед за тем он сказал, не дав себе труда соблюсти хотя бы видимость благоприличия:

— Пассажирам запрещается без разрешения появляться на мостике. Я не привык, чтобы посторонние путались у меня под ногами, сэр. А теперь, будьте любезны, вперед и вниз, и выше юта чтоб ноги вашей не было!

— Юта, капитан?..

Тем временем меня уже силком тащили в сторону. Какой-то юный джентльмен оттеснял меня к рулевому колесу, откуда он затем препроводил меня — да я и не сопротивлялся — к противоположной стороне корабля, относительно той, где находился капитан Андерсон. Одновременно он шипел — положительно шипел! — мне что-то прямо в ухо. Оказывается, та сторона палубы, уж не знаю, как она называется, — та, откуда дует ветер, — всецело принадлежит капитану. И следовательно, я допустил промах, хотя и не понимал, в чем моя вина — разве только в неведении, вполне естественном для того, кто прежде никогда не плавал по морям. И все же я серьезно подозреваю, что грубость капитана в отношении меня объясняется чем-то еще. Но чем? Может быть, сектантством? Если так, то мне, смиренному слуге Англиканской церкви, столь щедро принимающей грешников в свои милосердные объятия, — мне остается только сожалеть о столь упорном стремлении сеять рознь и распри! А ежели причина не в сектантстве, но в высокомерии, основанном на преимуществах его положения, тогда вся эта ситуация представляется мне не менее серьезной — или, правильнее сказать, почти такой же серьезной! Я лицо духовного звания, которому в Антиподии будет отведено пусть скромное, но почтенное место. И у капитана не больше оснований обращаться со мной свысока — точнее, оснований у него куда меньше, — чем у каноников из Монастыря или же у тех клириков, с коими я дважды сиживал за одним столом у его преосвященства! Вот почему я принял решение, что мне надобно почаще вылезать из своей скорлупы, причем в соответствующем облачении, дабы сей джентльмен, да и все пассажиры судна прониклись почтением если не ко мне, то к моей сутане. Думается, я вполне могу рассчитывать на некоторую поддержку со стороны благородного молодого джентльмена, мистера Тальбота, а также мисс Брокльбанк и мисс Грэнхем… Однако для меня теперь очевидно, что я должен вновь пойти к капитану, принести ему мои искренние извинения за непредумышленное вторжение на его персональную территорию и после того поставить вопрос о воскресном богослужении. Я буду просить его разрешения привести к причастию благородных господ — и, конечно же, простых людей, матросов, если они того пожелают. Боюсь только, серьезных улучшений в общем состоянии дел на борту сего судна ожидать, увы, не приходится. Чего стоит, например, изо дня в день повторяющаяся церемония, о которой я наслышан и которой желал бы отныне воспрепятствовать — ибо тебе известно, с какой отеческой строгостью его преосвященство порицает пьянство среди людей низкого звания! Матросам что ни день выносят крепкое вино! Вот еще один довод в пользу богослужений — благодаря им появится возможность во всеуслышанье заклеймить это зло. Для начала пойду сейчас к капитану, а там буду трудиться в меру своих сил во имя смягчения нравов. Вода камень точит! Поистине мне нужно быть всем для всех.

Моя попытка быть всем для всех провалилась — провалилась с позором и унижением для меня. В мои намерения, как я уже писал, входило подняться на капитанский мостик, извиниться за давешнее мое туда вторжение, испросить дозволения появляться там в дальнейшем и, наконец, договориться об отправлении богослужений. Я едва нахожу в себе силы, дабы рассказать о той ужасной, кошмарной сцене, которая разыгралась вследствие моей, исполненной самых благих намерений, попытки вновь явить себя уже знакомому мне кружку офицеров и джентльменов. Сразу по завершении предыдущего абзаца я поднялся на нижнюю площадку мостика, где стоял один из лейтенантов и рядом с ним два матроса возле рулевого колеса. Я приподнял шляпу и, обращаясь к офицеру, самым приветливым тоном заметил:

— Какая славная погода установилась, сэр!

Лейтенант будто и не слышал меня. Но это бы еще полбеды. Куда страшнее был грозный рык, раздавшийся с кормы:

— Мистер Колли! Мистер Колли! Подите сюда, сэр!

Не такого приглашения я ждал. И тон, и слова меня совсем не порадовали. Но и это все были сущие пустяки по сравнению с тем, что за сим последовало, стоило мне приблизиться к капитану.

— Мистер Колли! Долго вы еще будете вносить смуту в ряды моих офицеров?

— Смуту, сэр?

— Вы не ослышались, сэр.

— Но здесь какая-то ошибка…

— Если и ошибка, то ваша, сэр. Вы хоть в курсе, какими полномочиями наделен капитан на борту вверенного ему судна?

— Самыми широкими, и это вполне оправдано. Но на правах рукоположенного в священнический сан…

— Здесь вы пассажир, сэр, не больше и не меньше. Притом пассажир, который, не в пример остальным, не умеет себя вести и как…

— Сэр!

— Вы действуете мне на нервы, сэр. Вас доставили на борт моего корабля, не сочтя нужным даже уведомить меня соответствующим документом. Когда просят взять на борт какой-нибудь тюк или бочонок, и то соблюдают правила вежливости и сперва со мной договариваются, сэр. Далее, я, видимо, переоценил ваши возможности, предположив, что вы умеете читать…

— Читать, капитан Андерсон? Еще бы я не умел читать!

— Однако, вопреки моим черным по белому написанным распоряжениям, вы, едва успев оправиться после болезни, уже дважды приставали к моим офицерам и мешали им…

— Я ничего не знаю, ничего такого не читал…

— Я толкую вам о составленных мною «Правилах пребывания на борту», сэр, и вывешены они на самом видном месте там, где находятся каюты пассажиров, ваша в том числе.

— Никто не привлек моего внимания…

— Не мелите чепухи, сэр. При вас есть услужающий матрос, и «Правила» висят у вас под носом.

— Никто мне…

— Незнание правил не освобождает вас от их соблюдения. Если вы хотите пользоваться привилегией пассажиров свободно перемещаться по кормовой части судна… Или вы попросту не хотите жить среди благородной публики, сэр?.. Так идите и читайте — для вас писано!