Имперский раб - Валерий Сосновцев

– А как же нам называть тебя? – спросил другой слуга.

– Ну… – замялся Ефрем, – не знаю… Ну хотя бы Ефремом Сергеевичем, что ли… Для порядку. Я и дома-то барином не был…

– Эх-хе-хе! – Протянул спрашивавший парень. – Где он теперя, тот дом родимый?

Все четверо замолчали, задумались. Наконец Ефрем спросил одного из слуг:

– Что, Тимофей, тянет домой-то?

– Да не так чтобы!.. – вдруг бесшабашно ответил Тимофей.

Остальные изумленно воззрились на него. Тимофей пояснил:

– А чо!.. Ну, посудите сами. Попал я в полон к туркам еще в Бессарабии. Меня отвезли прямо в Стамбул. Там я ухитрился бежать и прямехонько угодил в лапы персидского купца. Тот укрыл меня и повез вон из Турции, а сам притворялся индусом. Иначе у турок ему бы самому пришлось не сладко. Только в Персии понял я, что не укрыл меня купец, а украл, ибо пытался он меня продать…

– Чего же не продал? – спросил Семен.

– А я тогда захворал сильно. Думали, помру… Кровавый понос у меня случился. Купец меня попросту выбросил на дороге. Даже не пытался убить – заразиться боялся. Удрал поспешно, чтобы самого в болезни не заподозрили.

– Вот ирод! – возмутился Семен.

– Да я не в обиде, слышь-ка. Ну, посуди сам, Семен, где бы стал он меня выхаживать? А и стал бы, то не ровен час, донес бы кто, что в караване болезнь? Его, меня и караван весь сожгли бы… А что смалодушничал он – так в том бог ему судья…

– А дальше что было? – спросил Ефрем.

– Дальше? Дальше я не помню. Жар меня охватил. Очнулся у пастухов. Место, где меня нашли, гористое, малолюдное… Хижина пастушья, братцы вы мои, ну чисто нора, а не обиталище человечье!.. Да-а, видывал я нищету, сам в хлеву почитай возрос, но такого убожества нигде не встречал!.. Пещерка, вход обложен камнями, дверка – лаз, завешена шкурами козлиными. Внутри очажок и пара глиняных черепков – вот и вся посуда. На полу пучки травы, накрытые козьей шкурой. На ней и спят.

– И много народу в хижине обитало? – спросил Ефрем.

– Старик, его жена да сын ихний – парнишка лет семнадцати… Зачем старик на себя бремя такое взвалил, меня подобрав, до сих пор не возьму в толк.

– Вот и плохо! – возразил второй слуга. – Плохо, что не понял ты. Старик тот по-божьему закону живет. Ему, видать, все едино, кто как Бога славит. Для него важнее всякую жизнь спасти, как Христом завещано… Божий это человек. Страждущий от него подаяние чистое получает…

– Вот-вот, – перебил его Тимофей, – он прямо как ты, Савва, все про Бога толковал и про Магомета… К нему девчонку приводили из соседнего села, лечить. Не надеялись, что жить будет. Он ее вылечил, а плату только мешочек проса взял. От большего отказался… И меня они спасли, хуч я и заразный был.

– Да чего же тебе, Тимоха, не понятно? Что человек человеком оказался? – спросил Семен.

– Что ты, что ты! Нешто я свинья, неблагодарный! Мог бы – я ему все, что имел, отдал бы!.. Просто чудно… Не на каждом шагу этакое сострадание встретишь… Больно уж много пакости всюду! Теперя и добро как чудо!

«Видно, Тимоха, за всю твою жизнь тебе только единожды душевный человек попался. Сколько же горя видеть пришлось, чтобы доброте удивляться!» – подумал Ефрем. Вслух спросил:

– Что дальше-то было?

– Выздоровел я и поведал моим спасителям, кто я и что хочу до своих добраться. Старик объяснил мне, что находились мы у самого Каспийского моря, только гору перейти. Потом свел он меня со сведущим караванщиком. Тот толковал, что якобы ежели идти вдоль моря на север, можно аж до реки Яика дойти. Но идти надо долго. Сказывал он, что берега те пустынные, опасные. Можно запросто угодить к трухменцам в полон. Ежели не убьют, то снова продадут. А что попадусь я к ним, он не сомневался, уговаривал остаться… Какое там остаться! Я для козьего пастыря не пригоден, а до Яика дойти – соблазн великий!.. Загорелся я тем соблазном. И днем и ночью Яиком грезил.

Тимоха помолчал и, вздохнув, продолжил свой рассказ:

– Прав старик оказался – угодил я все же к трухменцам… Здесь потом и оказался. Бухарцы как узнали, что я по пушкарской части служил в Российской армии, быстро меня в солдаты, в свое войско и приладили, – закончил свой рассказ Тимофей.

Все молчали, каждый переживал услышанное по-своему. Тимофей снова нарушил молчание:

– Теперь я вроде и не раб, поскольку жалование мне за службу платят. А дома что?.. Да что дома! – усмехнулся он. – Дома я и шалашика своего не имел… Дома тоже солдатчина, а потом один путь – ежели живой останешься, то богадельня! А тута я хоть на старость скоплю толику… Жалование щедрое…

– Да побойся ты бога, Тимоха, – стал укорять его Савва.

– Брось, богомолец, я бога любить должен, а не бояться! Молиться на святой крест мне здесь никто не запрещает, а хорошо там – где хорошо… Бежать домой, чтобы барин меня плеткой охаживал за мою же преданную службу, в награду-то? Ну, уж дудки, я об ентим не тоскую!

– А ежели хан прикажет на Россию пойти? Тогда что делать будешь? – спросил Ефрем.

– Ну-у, во-первых, все российские при присяге говорили, что противу своих не пойдут. Да и здешние воеводы никогда не посылают соплеменников на своих, кто бы ни был… Слабовата Бухара-то супротив России – это во-вторых…

– Ну а вдруг, – настаивал Ефрем. – Соединятся бухарцы, скажем, с персами – уже посильнее станут, и айда на Россию?

Тимофей несколько замешкался, потом сказал:

– А тогда я уж и сбегу. Мне тогда легче будет. Хан меня сам до России доведет! Охраняючи и кормя!.. – под общий смех заключил Тимофей.

– Значится, в таком разе ты воевать не станешь? – спросил Ефрем.

– Не стану!

– Хм, вот ты откровенничаешь, Тимоха, а не боишься, что мы тебя выдадим?

– Не-е-е, Ефрем Сергеич, я ведь тоже к вам приглядывался. Вы все не таковские. Выдавать не станете. У вас в глазах тоска, не злоба, и ни разу вы даже дружка дружке никого из земляков не выдали. Я приглядывался.

– Ну и шельма ты, Тимоха! – воскликнул Семен. – Да от жары этой неужто не тянет в бор сосновый или в липник какой?

– А что, и не тянет, я привык! Ты глянь, сколько хороших людей-то в этакой жаре живут? – с бесшабашной удалью ответил Тимофей и вдруг пропел на церковный лад. – И размножа-а-ют-ся-а-а!

Все снова расхохотались. Когда смех утих, Тимофей посерьезнел, выпрямился сидя и, воззрясь на Ефрема преданно, решительным тоном сказал:

– Ежели что, ты на меня смело опирайся, Ефрем Сергеич. За твое доброе, ежели потребуется, я в любую задницу без мыла влезу!.. Вот!.. Ей-ей!