На пути к границе - Терье Стиген
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мой сосед — большой патриот и крутой человек, — сказал Брандт, — человек чести, как говорили в прежние времена.
— Наверно, ему не по душе ваш мундир? — спросил я.
— Гм-м-м, — протянул Брандт, — надо думать, он не в восторге и от владельца мундира.
— Но неужели он не знает… я хочу сказать… коль скоро он ваш сосед?..
Брандт рассмеялся. Он вдруг необычайно развеселился, словно недавнее столкновение пробудило в нем юмор висельника. Рывком остановив машину, он издал звук, похожий на лошадиное ржание.
— Так-так, Черныш, — проговорил он, похлопывая рукой по сиденью, — ты у меня добрый малый, эта кобыла тебе не чета… Нет, конечно, сосед ничего не знает, — резко ответил Брандт, бегло взглянув на нас, и на скулах у него вспыхнули лихорадочные пятна, а в узких глазах появилась муть, один только рот смеялся.
— Не понимаю, как можно долго держать такое в тайне, — сказал я, — ведь жителей здесь раз-два и обчелся.
— А вам и незачем понимать, — сказал он, — у вас другие заботы. Лучше подумайте о том, что вы ушли от погони, можно считать, почти ушли. Вспомните, что через несколько часов взойдет солнце, что сейчас весна, а скоро наступит лето.
— Дело не в мундире, — продолжал он, — не так уж это и страшно. Хоть и противно, а даже спокойней, когда у соседа имеется такая штука. Нет, я думаю ему не нравится, что я наживаюсь.
— Наживаетесь?
— Вот именно. Ведь у меня своя лесопилка и лес тоже свой, и я веду торговлю с врагом!
— Это правда?
— Конечно, правда. Откуда иначе взять денег для этой вот работы? Я спасаю людей, и моя скромная деятельность дает мне право со сравнительно спокойной совестью наживаться за счет немцев.
Мы смолкли, машина, урча, покатила дальше, от одного поворота к другому. Опустив стекло, я вдохнул влажный свежий воздух.
— Вы и в партии их тоже состоите? — спросил я.
— Конечно. А не то разве я мог бы так вот разъезжать? — Он похлопал себя по воротнику мундира. — Это вот один из моих карнавальных костюмов. А второй — пижонский спортивный, который вы видели. Какой удобней, я и сам не знаю. Мне хорошо в обоих. Страсть как люблю менять костюмы. Что, шокирую вас?
— Наверно, трудно сводить баланс, — сказал я.
— Ничуть. Не так уж трудно, когда привыкнешь. А баланс всегда можно свести. Вырвать двух хороших, честных молодых людей из когтей шакалов… это уравновесит… сейчас скажу — он покосился на Герду и, подсчитывая итог, стал чертить в воздухе пальцем, — скажем, доход от тридцати стандартов[6] леса. Но, разумеется, и тут есть определенная шкала. Каждый человек имеет свою цену. Случаются, правда, люди настолько бесполезные и противные, что красная цена им — еловый пень. Итак, — выпустив руль, он помахал правой рукой, — пусть вас не печалит моя бухгалтерия. Такой уж у меня стиль. Веселый, беззаботный цинизм в наши дни — вещь полезная. Короче, только с такой установкой и можно жить. И дышишь свободно, и пользу приносишь. Но, конечно, нельзя поддаваться искушению и заламывать непомерные цены. Главное, эта работа научила меня узнавать людей в самый короткий срок. Случалось, я должен был переправить их на ту сторону за какие-нибудь несколько часов. В этих условиях приучаешься распознавать главное. Прежде я никогда не задумывался о людях… — Он покачал головой. — В сущности, уму непостижимо… — прошептал он.
Я глядел на него сквозь шлейф развевающихся волос Герды. Одно из двух: либо он мастер притворяться, либо если он это всерьез, значит, его постигло какое-то непоправимое горе.
— И сколько же мы стоим? — спросил я.
— А что ж… мне все было ясно еще прежде, чем мы простились с Вебьерном. Как я уже сказал: тридцать стандартов. И совесть моя будет чиста, как первый снег.
— Но все же, наверно, не очень-то приятно, что соседи знают только одну сторону… вашей деятельности?
— Подумаешь! — Громко рассмеявшись, он склонился над рулем. — К тому же за это я набавляю цену. Это своего рода компенсация за позор и душевные муки. Кстати, больше всего я боюсь, как бы кто-нибудь из соседей не заподозрил правду и в душе не позавидовал мне, что я так ловко устроился. У них-то и лес есть, и разный другой товар, но сами они не смеют продать ни одного кубометра. Более того, им надо еще как-то уберечься от реквизиций…
Сбавив скорость, Брандт въехал в аллею тонких белых берез и остановился у дома, где, судя по всему, жил привратник.
Он вылез из машины и направился к двери, но та распахнулась раньше, чем он к ней подошел, и на пороге показался приземистый седой старик лет семидесяти. Мужчины перекинулись несколькими словами, старик покачал головой, и Брандт тут же вернулся и сел в машину, и, проехав аллею, мы остановились у господского дома — большого ярко-желтого строения с тремя входными дверями по фасаду и двумя колоннами по каждую сторону центрального входа.
В холле нас встретила старая женщина, и я подумал, что; наверно, это жена привратника. Брандт приветствовал ее, щелкнув каблуками и выбросив вперед руку.
— Хайль! — рявкнул он и торопливо обнял ее.
Она вырвалась и отмахнулась от него.
— Оставьте этот вздор! — сердито проворчала она. — Я затопила в библиотеке камин, и ужин скоро будет готов.
Мы миновали пустынную гостиную с мебелью, покрытой чехлами, и вошли в темную уютную комнату, облицованную ореховым деревом, с тяжелыми креслами, обшитыми кожей; вдоль двух стен шли книжные полки. Широкое зеленое окно со свинцовым переплетом занимало половину восточной стены. В очаге горел огонь, а рядом стоял накрытый стол.
— Садитесь, — сказал Брандт и направился прямо к буфету, на котором уже были приготовлены бутылки и рюмки. Повернувшись к нам спиной, он изрядно отпил коньяку, затем, смешав три напитка, поставил рюмки на стол.
— Ваше здоровье! — Голос его вдруг окреп и зазвучал победно и громко. Лицо его пылало, он стоял, покачиваясь, широко расставив ноги в своих нелепых сапогах с высокими голенищами, и рука его больше не дрожала; описав рюмкой изящную дугу, прежде чем поднести ее к губам, он воскликнул:
— Выпьем за счастливое путешествие!
Я отпил небольшой глоток и увидел, что Герда, едва пригубив рюмку, отставила ее в сторону. Водка подействовала мгновенно, я сделал еще глоток, на этот раз побольше, и еще один, чувствуя, как легкая искрящаяся влага заволакивает мозг. Я глядел в окно со свинцовым переплетом, смутно различая
