Хрустальная ловушка - Виктория Платова

Кажется, я все сделал правильно. Когда я понял, что покой моей мастерской нарушен случайно — а иначе и быть не может, — я все сделал правильно. Я не паниковал. Я отнес лыжи совсем в другое место. Я даже забрал окурок и положил его рядом с лыжами. Надеюсь, это позволит мне избежать ненужных потрясений.

Больше всего я боюсь, что моя работа будет прервана еще до того, как я окончу ее. Сегодня возникла реальная опасность этого. Но и ее я счастливо избежал.

Снег, младший брат льда, такой нежный, такой трогательный, помог мне в этом. Он скрыл все следы. Мои следы он тоже скрыл.

Она тоже отправилась на поиски лыж — вместе с другими, вместе с этим толстым омерзительным секьюрити. Из него бы никогда не получился хороший натурщик. Его тело не может вызвать ничего, кроме отвращения. Кроме отвращения и ненависти.

Она отправилась на поиски лыж вместе с другими. Она не могла не пойти. Она пошла и убедилась, что это действительно кошмарный сон. Ничего больше.

Она не кажется мне разочарованной этим. Она не казалась мне разочарованной, даже когда говорила о пещере. Чего не скажешь обо мне. Я очень разочарован. Тем, что одна из центральных фигур моей композиции оказалась поврежденной. Хорошо еще, что мне быстро удалось поправить ее и снова залить лицо подонка Кирилла льдом.

Получилось даже лучше, чем было изначально.

Получилось так хорошо, что я подумал: почему бы не покрыть все фигуры еще одним слоем льда? Иногда полезно делать такие вещи: материал кажется живым, и это еще больше подчеркивает прихотливость смерти.

Я должен подумать о ее разнообразии. О разнообразии выражений ее лица.

— Кажется, я готов пересмотреть концепцию — именно Она помогла мне в этом. Женщина, которой будет отведена центральная роль. Женщина, которой я буду поклоняться. Моя собственная женщина, я держал ее грудь, как птицу в руке.

Смерть может нести ужас. Может нести покой. А может нести любовь: рано или поздно мы все будем ждать своих возлюбленных в темноте ее глазниц. Именно здесь назначаются все самые главные свидания в жизни…

Я много думаю об этом в последнее время. Моя возлюбленная будет ждать меня. А я буду ждать Ее. И мы никогда не расстанемся.

Никогда.

"Холодно.

Боже мой, почему так холодно?

Ведь в камине всегда горит огонь, и Марк подбросил дрова — как раз перед тем, как я погрузилась в сон. Почему так холодно и почему так болит голова? И саднит рука, обожженная факелом… Да, факелом в пещере, хотя Марк попытался уверить меня в обратном. Он сказал, что я обожгла руку зажигалкой, когда пыталась прикурить сигарету у скал… Что я просто забыла об этом.

Как я могла забыть?

И почему так холодно?

Так холодно, что даже не хочется открывать глаза. А вдруг я открою глаза и сразу же окажусь в той пещере, подо льдом…

Горло болит по-прежнему, даже остывший компресс его не спасает. И странная сухость во рту — почему? Я же ничего не пила, даже от мартини отказалась. Мне вообще нужно воздержаться от спиртного, так будет лучше для всех. Так я сумею сохранить ясную голову".

…И все-таки Ольга открыла глаза. Но то, что она увидела, потрясло ее. Потрясло даже больше, чем произошедшее прошлой ночью в пещере. Как бы там ни было, люди, спрятанные во льду, не имели к ней никакого отношения. Она была лишь случайным свидетелем, не более. Теперь это каким-то странным образом касалось ее самой.

Ольга лежала, свернувшись клубком, прямо на снегу, недалеко от их коттеджа. Она была лишь в комбинезоне и ботинках, даже куртки на ней не было. Она поднесла к лицу перебинтованную руку, коснулась ею волос, выбившихся из-под вязаной шапочки. Голову плотно стягивал обруч горнолыжных очков. Зачем ей понадобились очки ночью и что она делает здесь?

Она заснула в своей кровати, а Марк все еще сидел за компьютером. А потом подбросил дрова в камин. Тогда она испытала к нему странную, необъяснимую ненависть. Приступ испугал ее, но быстро прошел. Еще до того, как… До чего?

Похоже, она не помнит, как заснула.

Ольга приподнялась и попыталась встать. Не так-то просто… Не так-то просто…

Не хватало остаться здесь до утра и замерзнуть насмерть.

Спасительный дом был совсем рядом, но добраться до него не было никакой возможности: казалось, ее собственное тело было против нее.

Ольге стало по-настоящему страшно. Даже в горах, в полном одиночестве среди скал, ее не сковывал такой ужас.

Что она делает здесь и как сюда попала?

Только Манана могла знать об этом, только Манана, ее сумасшедшая мать. Перед самой смертью она несколько раз уходила из дома: отец даже был вынужден на какое-то время оставить работу, чтобы следить за ней… Почему все эти давно забытые, задвинутые в дальний угол души подробности ее несчастного детства всплывают теперь, в точной хронологической последовательности?

Потому что она — Ольга — в точной хронологической последовательности повторяет все круги ада, пройденные Мананой?

Ольга тихонько заскулила и обхватила голову руками.

Очки… Почему на ней очки, почему она не помнит, как оказалась здесь? Очки мешали, сдавливали голову раскаленным обручем — и Ольга сорвала их, надеясь, что хоть так избавится от обруча. Но боль в висках не проходила.

— Марк! — неслышно позвала она. — Марк! Я здесь… Приди, пожалуйста… Забери меня отсюда…

И он как будто почувствовал движение ее почти бесплотного голоса: дверь коттеджа распахнулась, и на пороге, в ореоле теплого домашнего света возникла его фигура. Несколько минут он стоял, вглядываясь в темноту. Потом сбежал вниз со ступенек и быстро пошел по протоптанной в снегу тропинке.

В противоположную от Ольги сторону.

Сейчас он скроется из виду, и Ольга останется здесь, наедине с темнотой и страхом перед собственным прошлым, настоящим и будущим…

— Марк! — Она вложила в свой слабый, кажется, навсегда севший голос все отчаяние, всю муку, которую испытывала.

И он услышал ее.

Он услышал и обернулся.

— Марк! — Нужно дать ему понять, что это не наваждение, не шепот полуночных сосен, не фальшивое пение всех дьяволов-искусителей, вместе взятых.

Ей удалось приподняться на колени в смятом ее собственным телом снегу.

— Марк! Пожалуйста, Марк…

Наконец-то он увидел ее беспомощную жалкую фигурку и бросился к ней.

— Кара!

— Марк! Милый. — Она зарыдала и обвила его шею руками. — Забери меня отсюда… Забери, иначе я умру…

— Что ты здесь делаешь, кара? — Даже не выслушав бессвязные речи Ольги, он сорвал с себя куртку и укутал ею жену.

— Я… Я не знаю… Я не помню… Пожалуйста…

Стиснув зубы, он подхватил ее на руки и понес в сторону коттеджа. Но даже его сильное, всегда уверенное в себе тело не дало Ольге ощущение безопасности.

…Спустя пять минут она уже сидела в кровати и тихо плакала. В пальцах ее была зажата кружка с обжигающе горячим молоком, но она даже не замечала жара, идущего от кружки.

— Объясни мне, пожалуйста, что произошло, кара? — в очередной раз спросил Марк, возясь с новым компрессом.

Что она могла ему ответить?

— Почему ты ушла из дому? Откуда эта жажда ночных приключений? Разве тебе не хватило прошлой ночи? Ты же больна. Доктор сказал, что ты должна полежать хотя бы пару дней.

Что она могла ему ответить?

Марк принялся снимать с нее вымокшую, обледеневшую одежду, расстегивать заклепки и лямки комбинезона.

— Что у тебя с руками, кара? — неожиданно спросил он.

— А что?

— Ты только посмотри!

Ольга послушно опустила голову: несколько обычно ухоженных ногтей были сломаны, повязка, прикрывавшая обожженное ребро ладони, в чем-то вымазана. Марк вытряхнул из комбинезона перчатки — кожа уже оттаяла в тепле, и теперь они были полностью мокрыми. Мокрыми и грязными.

Даже шов порвался.

— Ты таскала камни, кара? Или разгребала снег? Не стоило этого делать, здесь наверняка существует штатная должность дворника. — Даже обычное чувство юмора изменило Марку, и неудачная шутка прозвучала как оскорбление.

— Я не знаю… Я не брала перчатки… Я… — Сухой кашель сдавил ей горло.

— Не нужно ничего говорить. Побереги себя.

— Марк. — Она со страхом посмотрела на мужа. — Яне помню, как вышла из дому.

— Как это — не помнишь? Я лег в час, и ты спокойно спала…

— Я не помню. Я помню только, как… — Она почти готова была сказать о той неконтролируемой ярости, которую к нему испытала, но вовремя осеклась. — Ты сидел за компьютером, а потом подбросил дрова в камин…

Он недоверчиво посмотрел на нее.

— Я боюсь, Марк… Я боюсь себя… Манана…

Он сжалился над ней и погладил по голове:

— Мы же договорились — никогда к этому не возвращаться. Забыть об этом…

— А вдруг… Вдруг у меня началось то же самое?