Биохакер - Юлия Зонис

– Он убил Минотавра.

– А что сделал Сизиф?

Накатывала обычная после дозы антидота расслабленность и сонливость. Вытянувшись на лесной подстилке и уже почти засыпая, Тезей ответил:

– Пытался перехитрить смерть. Он обманом выбрался из Аида и остался пировать в своем дворце на земле…

Сизиф-Хантер распахнул глаза и расхохотался так громко, что белка-химера, примерившаяся уже спрыгнуть с ветки и вцепиться в горло спящему Тезею, испуганно прыснула вверх по стволу.

А Тезею снился сон, и в этом сне оживало прошлое.

…Потолок то надвигался, то опускался, и почему-то он был прозрачным, а за ним серело набухшее от дождя осеннее, прогнувшееся тяжелыми тучами небо. Дмитрий не сразу понял, что потолок прозрачный оттого, что он лежит в госпитале, отделенный от неба пластиковой кишкой крыши. Он лежал в коридоре, рядом с воздушным шлюзом, потому что основное помещение было уже в несколько слоев забито мертвыми и умирающими. Но в то время Дмитрий еще не знал этого. Зато он услышал музыку. Точнее, поначалу это были просто шумы: что-то вроде писка, бульканья, тяжелых вздохов и непрерывная морзянка тонкого, на границе слышимости гудения. Потом в общем шуме стала прорезаться мелодия. Мелодия наплывала торжествующими волнами, побеждая всплески отдельных звуков. Почему-то Дмитрию представился завод, где трудятся тысячи и тысячи людей, терпеливо трудятся над неким общим делом, например созданием гигантской турбины, и ритм их шагов, музыка дыхания, грохот инструментов, шумы заводской вентиляции и системы отопления сливаются в один невероятный гимн. Только музыка была непонятной, чужой и страшной – от такой хотелось бежать, заткнув уши. Однако бежать он не мог, ноги по-прежнему не слушались. Замычав, Дмитрий зажал уши руками, но музыка отдавалась в мозгу, в мышцах, во всем теле, словно он сам стал резонатором для чудовищной мелодии. И тогда, распахнув рот, он заорал что было сил:

– Заткнитесь! Заткнитесь все, умолкните!

Музыка пошла на спад – и стихла. Под прозрачным куполом воцарилось молчание: ни стона, ни вздоха. Все пятьсот с лишним человек, находившихся в полевом армейском госпитале, умерли мгновенно и одновременно. А Дмитрий наконец-то погрузился в блаженную тишину.

Это потом он поймет, что убил их всех, убил одним своим словом и даже желанием. Потом поймет, что невыносимая мелодия была музыкой их жизни: гулкой пульсацией клеточных ядер, вибрацией нитей ДНК, напряженным гудением работающих энергостанций-митохондрий и щелканьем синтезирующих белки рибосом. Потом. А пока он просто наслаждался тишиной…

– И как этим пользоваться? – мрачно пробормотал Тезей.

После дневного сна глаза все еще слипались, голова была чугунная.

Они выбрались из леса и подошли к реке. На закате почему-то активность химер в этом районе резко шла на спад. Сизиф… то есть Хантер, Тезей напомнил себе, что надо звать этого высокого сухопарого ковбоя Хантером – затягивал на плечах биолога лямки прыжкового ранца.

– Тебе это знать не требуется, – сквозь зубы процедил охотник. – Ранец спарен с моим, я веду, ты следуешь.

– А что на том берегу?

Сведениями, полученными от дрона-ворона, Хантер делиться не спешил, так что на том берегу могло быть все что угодно – от омниевого озера на месте города до фермы по выращиванию людей на прокорм химерам. После текущей омниями реки Тезея уже ничто бы не удивило.

Хантер взглянул на спутника и резко пожал плечами.

– На том берегу город. Улицы. Дома. Людей, правда, мало, а машин и вовсе нет. А так город как город.

Тезей поперхнулся. Все же охотник сумел его удивить.

«Генбота», хранившегося в лабораториях Летарова и Солнцева, на всех инфицированных конечно же не хватило. Крупный фармацевтический завод, расположенный за рекой, в Серпухове, взялся за производство сыворотки в достаточных количествах, и через две недели с эпидемией было покончено. «Генбот» не спасал умирающих, но предотвращал заражение и излечивал больных на ранней стадии. В общей сложности погибло около восьмисот человек. Бригады андроидов сжигали тела в длинных рвах, выкопанных за городом, и три дня выжившие горожане задыхались от дыма. Упрямый южный ветер сносил дымы к реке, и они серым облаком стлались над соснами Приокско-Террасного. Тогда же пошел первый в том году снег, не белый, а тоже серый от пепла.

Но Дмитрий Солнцев ничего этого не знал, потому что с самого своего выздоровления сидел в стерильном боксе в лаборатории Летарова. Вместо исследователя он превратился в объект исследования. Во-первых, он был единственным, кого «генбот» излечил на третий день после заражения. Во-вторых, он спятил – или, по крайней мере, так всем казалось.

На самом деле он слышал музыку. Он научился уже вычленять отдельные звучания, отделять работу крупных органов от внутриклеточных процессов. И, что самое ужасное, понял, что может в любой момент заставить их замолчать. Одним словом. Одной мыслью. Только мыслить внятно никак не удавалось, потому что музыка грохотала в ушах, не давала думать, навязчивая, как гудение миллионного роя мух.

Он царапал лицо, затыкал уши, орал и катался по полу до тех пор, пока его не прикрутили ремнями к койке. Он страстно хотел заглушить эту музыку, заставить ее замолчать, но тем краем сознания, который еще оставался ясным, понимал: так он убьет их. Убьет все те тысячи человек, которым ввели сыворотку, убьет ворон, круживших над городом и промышлявших падалью, убьет кошек и собак, обгладывавших плоть своих мертвых хозяев, убьет все живое, заразившееся «генботом», потому что оно ЗВУЧАЛО. Летаров за стеклом страдальчески морщился и драл заметно поредевшую шевелюру. Летарову очень нужно было понять, что это за странный побочный эффект сыворотки, потому что «генбот» ввели всем заболевшим под его ответственность.

Быть может, будь Дмитрий знаком с маленьким мальчиком, живущим в канадском лесу, с сыном андроида и человеческой женщины, – быть может, только с ним он смог бы поделиться своей бедой, и мальчик бы его понял. Мальчик сказал бы, что это Маниту говорит в его голове, и научил бы справляться с голосами: ведь, в отличие от Дмитрия, он родился с этим даром и управлял им задолго до того, как произнес первое слово. Беда в том, что этот мальчик появился на свет только два года спустя, зимой 2038-го, в поселке андроидов неподалеку от Барри.

Ракетные движки взревели, и Тезей почувствовал, как его тело вздернулось в воздух, а желудок, напротив, ухнул куда-то вниз. По лицу ударил ветер. Под ногами, в сотне метров внизу, закачался серо-зеленый медленный поток. Отсюда, с высоты, было ясно видно, что русло реки изменилось. Раньше она широкой лентой катилась мимо города с запада на восток. Теперь та часть речного ложа, что выше и ниже Пущино, заросла лесом, затянулась камышом и малахитовой гладью болот – а маслянистое кольцо омний загибалось, образуя вокруг города вытянутый овал. Кольцо охватывало поля и пригородные фермы и смыкалось где-то вдалеке, на юге, в висящей над землей сероватой дымке. Сам город с высоты казался нетронутым. Ясно виднелся прямоугольник общаги, красная черепичная крыша церквушки и улицы с трех-четырехэтажными домами, построенными в середине прошлого века. Они вели к институтской аллее, где все заросло высокими кленами и тополями. Корпуса институтов скрывались в серебристо-зеленой листве.