Механическое сердце - Андрей Фролов

Внутри было многим жарче, душнее и к тому же ужасно пыльно. Над головами тревожно скрипели ступенчатые трибуны, амфитеатром окружавшие манеж и поднимавшиеся очень высоко – самые верхние, дальние от манежа места прилепились почти под потолком. Через щели в дощатой конструкции амфитеатра пробивался яркий свет цирковых софитов. В игре теней становилось заметно, что занятыми оказались далеко не все лавки. Но бесконечное шарканье зрительских ног все равно обрушивало на безбилетников ручейки сухой пыли и опилок.

Пробираясь между ржавыми железными фермами, изнутри поддерживавшими ступенчатые трибуны, дети осторожно приблизились к проходу. Тот, будто ущелье, напополам разрубал зрительские места и вел в подсобные помещения. Именно по нему, открыв сдвижную часть манежного ограждения, во время представления выходили на сцену артисты и выкатывался реквизит.

Под куполом грохотала напряженная музыка, льющаяся из развешанных повсюду динамиков. Люди неистово хлопали в ладоши, от удовольствия стучали ногами, кто-то даже свистел. Не в силах унять любопытство, ребята высунулись в проход.

Ну как тут удержаться, чтобы хоть одним глазком не взглянуть на загадочное и красочное действо? Особенно после того, как все трое убедились, что по сторонам все равно никто не смотрит – зрители были всецело увлечены представлением. А подивиться было на что…

По кругу манежа с цоканьем и шипением паровых стержней неслась здоровенная механическая лошадь, собранная из сверкающего металла и белоснежных матовых пластин винипласта. Глазницы животного горели ультрамариновыми диодами, из ноздрей вырывались декоративные язычки пламени, густая черная грива развевалась. В седле, почти как на плакате, стояли Эрнест и Мария в серебристых костюмах. Только на этот раз мужчина изогнулся на одной ноге, вторую вытянув назад, а его партнерша совершала стойку на руках, упираясь в поясницу мужа. Публика, как дети уже успели заметить, представление с гимнастикой и вольтижировкой встречала овациями.

Вот лошадь замерла, позволив наездникам ловко спрыгнуть, торжественно поднялась на дыбы и застыла, завершая номер. Артисты поклонились, забрали механическое чудо под уздцы и направились прямиком к проходу, где притаились наши безбилетники. Те едва успели нырнуть обратно под трибуны, когда мимо пролязгали копыта. Голос Эрнеста, задыхавшегося от усталости и азарта, затих в недрах шатра.

Убедившись, что опасность миновала, троица снова не сдержала любопытства, выглядывая на манеж. Во-первых, рассудили они, в зале все равно погасили свет, так что их стало невозможно заметить. А во-вторых, потому что под гулкую барабанную дробь голос невидимого ведущего с пафосом объявил заключительный номер программы («гвоздь программы», если в точности повторить его слова) – несравненного имаджировщика Мистициона!

В полной тьме сверху выстрелил единственный луч, высветив мужчину с афиши, невесть как успевшего попасть в самый центр манежа. Да еще и не в одиночестве, а в окружении сразу трех производительных планшетов, установленных на специальные треноги. Мистицион был укутан в длинный черный плащ и носил широкополую шляпу. Сейчас он прикрывался рукой и наброшенной на предплечье полой так, что видны оставались лишь сверкающие глаза.

Внимательно осмотрев зрителей сквозь эту узкую «бойницу» меж плащом и полем шляпы, имаджировщик театрально откинул края одежды, позволяя изучить свое бледное морщинистое лицо.

Голос, вероятнее всего, усиленный микрофонами, полетел по залу.

– Друзья! Дорогие спасгородцы! – заговорил он, медленно поворачиваясь на каблуках и внимательно всматриваясь в темноту, укрывавшую публику. – Сейчас вы увидите уникальное зрелище, еще никого не оставившее равнодушным! Имейте в виду – оно волнует! Оно потрясает! Поэтому, если в зале есть маленькие дети или люди с заболеваниями сердца, прошу покинуть трибуны или не жаловаться после…

Он отработанным движением сбросил плащ на желтый искусственный песок манежа, оставшись в черном фраке, под которым сверкала белая сорочка с угольным галстуком-бантом. Наши герои, наблюдавшие за таинством из своего пыльного укрытия, забыли обо всем на свете, пораженные и заинтригованные так, что разучились дышать. Весь зал, словно один огромный организм, замер, стихли даже шепотки.

– Если таковых здесь нет, – усмехнувшись в усы, громогласно продолжал Мистицион, – я начинаю!

Барабанная дробь сменилась ласковыми напевами флейты и скрипки, в которые гармонично вплетался тревожный гул духовых инструментов. Музыка определенно разогревала атмосферу, накалявшуюся медленно и неотвратимо. Что-то приближалось, что-то пока невидимое, но созревающее высоко под куполом, где раскачивались нитки канатов и трапеции воздушных эквилибристов.

А затем над головой Мистициона вспыхнул огромный силуэт, и нечто невообразимо-величественное сделало круг под крышей, медленно снижаясь. На первый взгляд это напоминало рыбу, но было толстым, массивным и неповоротливым, с длинными узкими плавниками, горбом на спине, тупой широкой мордой и широченным вертикальным хвостом.

Чудище, занимавшее четверть пространства над манежем, казалось таким реальным, таким ощутимым, что дети почувствовали легкое колебание ветра, рождаемого взмахами плавников. Существо издало трубный рев, раскатившийся по скамьям и заставивший зрителей вздрогнуть. Затем описало еще один круг, посматривая на людей огроменным выпуклым глазом, и неожиданно растворилось в воздухе.

– Всесильные Лифты… – выдохнул Димка, расцепляя сжатые до белизны пальцы. – Я думал, в обморок грохнусь, до того жутко…

– Вовсе и не жутко, – тут же парировал Витька.

Однако по его лицу было заметно – бороться с подступающими кошмарами мальчику помогает именно его рационализм, попытка привести все к логичным и доступным объяснениям.

– Я читал про имаджировщиков. Все дело в технике – по всему цирку расставлены специальные амбипроекторы, как у Великосветского Гранда. Мистицион управляет ими с пульта. Он же отвечает за звук и вентиляторы, спрятанные для усиления эффекта…

– Это потрясно, – прошептала Настя, демонстративно игнорируя умничанье брата. – Это самое прекрасное, что я видела в жизни…

На сцене тем временем появилось новое существо, призванное из темноты волшебством главного имаджировщика. Оно было почти таким же крупным, как плавающий предшественник, но перемещалось на четырех массивных ногах, словно лошадь или корова. Голову животного венчали огромные круглые уши, а вместо носа оно имело длинный шланг, которым умудрялось даже почесывать макушку.

Зал снова ахнул, зашептался, в темноте заерзали.

Существо прошлось по манежу, и стало видно, каким крохотным кажется рядом с его тушей Мистицион. Когда массивные круглые копыта опускались на песок, специальные динамики выдавали басовую ноту такой мощности, что скамьи сотрясались. Чудилось, что по арене вправду идет нечто неподъемное. Позволив великану сделать полный круг, чародей заставил его образ истончиться под светом угасающего прожектора.

Затем в центре песчаного диска по очереди появились два животных – крупная пятнистая лошадь, которой кто-то вытянул шею так сильно, что она стала длиннее крупа. Вторым пожаловала невероятных размеров (в несколько раз больше шлангоноса, как прозвал его Димка) зверюга на четырех колоннах ног: с нереально длинным хвостом, кое-как изогнувшимся вдоль манежного борта, и столь же длинной шеей, плавно сужавшейся к крохотной головке.

Этот великан по арене ходить не стал – ему не хватало места. Он лишь нагнулся, приближая морду к верхним рядам трибун (заверещавшим от неожиданности), и шумно выдохнул на людей. Скрытые вентиляторы умело создали нужный эффект, а легкий запах тины, якобы вылетевший из ноздрей существа, и вовсе заставил публику поверить, что перед ней живое чудище, состоящее из плоти и крови.

Музыка уже грохотала в полную мощь, усиливая царящее напряжение и подогревая максимально распаленного зрителя. И тогда Мистицион выложил последнюю карту, от чего по залу прокатился дикий крик сотенной толпы.

Из-под темных сводов, подсвеченная сразу пятью прожекторами, на спасгородцев спикировала Птица – крупная, с размахом крыльев почти в десяток шагов, длинным хвостом и хищным крючковатым клювом, который беспрерывно и звонко клацал. Пронзительно клекоча, она сделала под потолком стремительный вираж, ударив по сидящим людям потоком воздуха и едва не коснувшись их когтистыми лапами. После чего взмыла и снова спикировала, но лишь для того, чтобы удариться в песок у ног имаджировщика и растаять без следа.

Близнецы прикусили языки и изо всех сил зажали рты ладонями. Если бы не необходимость оставаться в укрытии, они бы верещали и блажили так же, как три сотни зрителей над их головами. Где-то заплакал ребенок – для жителей города (я упоминал об этом ранее) не было существа ужаснее Птицы, болезнетворным проклятием которой пугали и взрослых, и детей. Страх этот сидел очень глубоко, он поселился в крови поколений, в подкорке головного мозга, пронзая всю жизнь спасгородцев. Только теперь стало понятно, почему имаджировщик предостерегал аудиторию перед началом представления. И, как оказалось, он вовсе не преувеличивал…