Гнев. История одной жизни. Книга первая - Гусейнкули Гулам-заде

Полк «Курдлеви» делится на эскадроны по территориальному принципу. В первом эскадроне все кучанцы, в нашем, третьем — боджнурдцы и миянабадцы. Это хорошо. Мы почти все знаем друг друга, легче находим общий язык между собой. Одно плохо: никто не понимает наших командиров, и это тревожит Кагеля. По своей инициативе или указанию свыше Кагель начал самолично назначать в каждом эскадроне старшин — «кулдофадаров». В первом — им стал кучанец Ширмамед, во втором — Сафармамед в третьем эскадроне становлюсь старшиной я. Заслуг у меня, кроме знания фарсидского языка и выносливости, никаких. Но решили, что этого достаточно. Мне набавляют до тридцати трех туманов жалованья. Я рад, но сомневаюсь, сумею ли распоряжаться людьми.

После назначения старшин капитан Кагель стал показываться в эскадроне реже. Всеми порядками заправляем мы: Аалам-хан и я. Иногда индус доверяет целиком и полностью командование эскадроном мне, сам сидит в сторонке или куда-нибудь уходит. Хорошо или плохо у меня получается. я не знаю. Подчиненные на меня не обижаются, а друзья все время насмехаются.

Когда-то я мечтал стать командиром, но теперь мне эта должность не особенно нравится. Часто приходится ругаться, а главное я не вижу никакой пользы от этих команд: «Налево! Направо! Кругом! На плечо! К ноге!» Однажды говорю Мирза-Мамеду:

— Хоть убей, не могу понять для чего все эти занятия? Я понимаю военную науку так: саблю в руки, на коня и — пошел, только ветер в ушах да пыль из-под копыт! Зачем эти «кругом, бегом?» Разве кузнец Кавэ знал, что такое «шагом марш?» Искандер завоевал полмира, но кто знает — заставлял ли он своих воинов ползать по-пластунски.

А арабские полководцы! Разве они когда-нибудь давали команду «отходи?»

— Ты, Гусейнкули, разбираешься в военном искусстве не больше, чем баджгиранский мулла, — смеется Мирза-Мамед. — Не забудь, что всякий ключ состоит из стержня и бородки. «Кругом, бегом, шагом марш» — это стержень, без которого нельзя повернуть бородку ключа, чтобы отомкнуть заветную дверь, за которой победа. А вообще-то, где ты слышал или вычитал, что Искандер или кузнец Кавэ не знали строевых упражнений? Не думаю, чтобы это было так. Без строя и команд нет дисциплины, а без дисциплины — нет армии. А у них были большие и крепкие армии. Значит, была дисциплина, был строй и команды. Понял, дорогой Гусо? Запомни, что армия без дисциплины и порядка похожа на стадо баранов.

Мне нравился этот парень все больше. Я поражался ясностью и остротой его ума. Рассказывал он обо всем очень просто и понятно, всегда делал разумные выводы. К Мирза-Мамеду тянулся не только я. Он очень быстро завоевал авторитет среди солдат. Частенько можно было видеть, как он стоит в кучке кавалеристов, рассказывает, а те слушают сосредоточенно или хохочут на весь двор.

Как-то я спрашиваю Мирза-Мамеда:

— В Киштане у нас есть один сказочник-пастух. Как-то он рассказывал, что в горах есть родник «абе земзем» или «абе хоят». Если пить воду из этого родника, то никогда не умрешь. Правда ли это?

— Чепуха, Гусейнкули, — смеется Мирза-Мамед. — Это же легенда. Люди выдумали. Вода не может продлить жизнь одному человеку до бесконечности. Есть другое средство, благодаря которому человек может стать бессмертным. Тот, кто сумеет построить хотя бы маленький домик в сердце народа, тому и жить вечно!

Сказано умно. Я смотрю на Мирза-Мамеда, думаю: «Сильным умом наделил его аллах». Мирза добавляет:

— Человек должен быть слугой народа!

Кучан шумный и беспокойный город.

В одну из пятниц апреля часов в десять утра, — солнце только-только поднялось на высоту птичьего полета, — мы остались в комнате вдвоем с Ахмедом. Друг мой лежал на кровати, подложив ладони под затылок вспоминал о Миянабаде. Он помнил до мельчайших подробностей все, что было в «классе экабер», помнил, как мы бегали темными ночами в штаб курдского полководца Арефа, в село Хожан; как были у горы Шахджахан в лагере Ходоу-сердара. Ахмед говорил, я тоже иногда вставлял словцо, когда припоминал что-нибудь. Вдруг двери комнаты распахиваются, вбегает Аббас:

— Эй, Гусейнкули, Ахмед! Пойдемте.

— Что случилось, Аббас?

— Дочь кучанского садовника изнасиловали и убили. Племянник кучанского правителя Добиргос-Солтане ее…

Какое варварство, зверство! В этом проклятом Кучане только и слышишь: одного изувечили, другого изувечили, третьего убили… А теперь не только убили, но и честь опоганили.

— Пойдем, Аббас! — во мне закипела ярость. — Этот гад. сын гиены, должен расплатиться за кровь и позор.

Во дворе к нам присоединяется Юсеф-кара. Идем вчетвером.

В центре города шум и давка, ничего не поймешь. Магазины все закрыты, лавки тоже. Останавливаем пожилого мужчину.

— Отец, объясните-ка нам толком, что тут происходит?

— Дочь садовника в дымоходе была… Три дня назад пропала. Не нашли бы, сказала девочка-малолетка! Она сообщила, что видела, как старуха дочку садовника за руку вела.

— Бабку-то хоть нашли?

— Куда она денется. И призналась во всем. Не хотела сначала, заставили! Под угрозой смерти, говорит, исполнила приказ племянника нашего правителя. Обманула девчонку, отвела ее к нему.

— Преступник где? — кричит Аббас, вращая гневно зрачками бешеных глаз.

— В том и дело, что не нашли. Говорят, скрылся в большом доме, за спиной дяди сидит! Туда-то и бегут люди.

Дом правительства окружен со всех четырех сторон: народ негодует. Тысячи горожан, потрясая кулаками, требуют выдачи преступника. Все кричат, перебивают друг друга:

— Смерть преступнику!

— Выбивайте двери!

— Жгите весь дом, надо уничтожить ядовитых змей!

Двери дома правительства закрыты изнутри. Обросший мужчина барабанит по ним кулаками. Никто не отзывается.

— Ломай все подряд! — призывает он.

Камни и кирпичи летят в сторону здания. Зазвенели окна, затрещали двери. Вот уж и факелы пылают над головами толпы. Еще минута и это вонючее гнездо диктаторов вспыхнет, как вшивая ветошь.

Внутри дома почувствовали смертельную угрозу. Дверь вдруг распахнулась и несколько швейцаров в ливреях стали криком призывать, чтобы народ успокоился, Преступник сейчас выйдет…

Я стоял впереди других. Рядом со мной Ахмед, Аббас и Юсеф-кара. Едва дворянский гаденыш появился из дверей, Юсеф замахнулся и сильным ударом по лицу сбил его с ног. Он упал к ногам толпы и не успел встать, как его схватили, связали ноги и поволокли к базару… Вечером труп преступника был выброшен за город, куда сваливали дохлых собак.

Разговор об этом не утихал с неделю. И как это часто бывает, от одного случая переходили к другим событиям: ругали богачей и чинуш, которым все дозволено. Этими разговорами воспользовался Мирза-Мамед. Зашел как-то к нам в комнату, втянулся в беседу.

— Гусейнкули, ты курд… Правильно?

— Чистокровный. Могу тебе в этом поклясться.

— Да я не об этом. Я не сомневаюсь, что ты курд. Слушайте дальше. В общем, все вы тут курды: Аббас, Ахмед, Рамо. Но знаете ли вы, курды, что вы находитесь здесь не для защиты своей родины, вы обмануты и служите англичанам?

— Давно догадываемся, — отвечает Аббас.

— А понимаете, что это значит?

— Думаю, что понимаем, — отзываюсь я. — Кагель хочет нас заставить воевать против нашего же народа, против курдов.

— Правильно, Гусейнкули. Но не в этом вся суть. Тут действуют не только англичане, но и сам шах. Он боится народного гнева, боится за свой прогнивший режим, вот и хочет с помощью англичан продержаться подольше. А получается, что шах превращает всю Персию в колонию. Оказывается, плохо мы подумали, когда напяливали этот английский мундир… Как думаете, курдлеви?

ГОРНЫЙ ОБВАЛ

Тверже всех поддерживает порядок природа. Военный режим гораздо слабее. Я убедился в этом.

За свою сравнительно недолгую жизнь я ни разу не видел, чтобы после зимы сразу наступило лето. Всегда, когда уходит белая холодная зима, на смену ей приходит весна — пышная и яркая. Вот и сейчас — весна под ногами и над головой. Жаль только, топчем мы копытами коней алые тюльпаны, разбросанные по предгорьям, где проходят наши занятия. А сколько рвем маков и тюльпанов, чтобы украсить серые солдатские комнаты!

По вечерам не сидится в казарме, бродим по городу, ищем развлечений, хочется стряхнуть с себя тусклый зимний сон. Однажды после занятий Ахмед, Аббас, и я заходим в ресторан. Едва успели сесть, к нам подходит незнакомый азербайджанец.

— Салам алейкум, юлдашлар! Простите за беспокойство, но я хотел бы узнать: нельзя ли к вам поступить на военную службу?

— Садитесь. Откуда вы?

— Из Баку. Бежал. Там страшный голод. Кровопролитие. Гражданская война идет.

— А мы слышали другое, — говорит Ахмед. — Мы слышали, что народ там столкнул своего шаха и теперь управляет страной сам. Какая же может быть война?