Невинный сон - Карен Перри

Доехав до нужного мне перекрестка, я свернул с главной дороги и очутился на проселочной, которая, похоже, вела в долину. Это был вовсе не комплекс однотипных домов, как я ожидал увидеть, а один-единственный дом, одинокое строение. Я мог бы догадаться об этом по адресу. На самом деле, если честно, я мог бы догадаться и кое о чем другом. Этот дом стоял недалеко от дома, который принадлежал моим родителям, когда я был еще ребенком. Мы прожили там всего года три или четыре, но дом этот мне хорошо запомнился, и потому моя поездка в какой-то мере была возвращением в места моего детства. «До чего же это странно», – подумалось мне. Я вспомнил свой красный велосипед и натертую правую лодыжку: я без конца корябался ею о цепь. Я вспомнил, как в воздухе летали пушинки одуванчиков, вспомнил, как однажды летним днем я сбежал из дома. Убегая, я запихнул в какой-то черный мешок свитера и бутерброды. Мать стояла во дворе, беседовала с соседкой и курила сигарету. И вдруг она заметила меня. Я прятался в кустах и все еще надеялся, что она меня не обнаружит. Мать наклонилась, заглянула в мое убежище и сказала: «Ну, дружок, пора идти домой».

При подъезде к дому пикап соскользнул в канаву. Я нажал на акселератор, мотор взревел. Колеса закрутились, но машина не сдвинулась с места. Я попытался еще и еще, но все без толку. Правда, теперь это не имело значения. Я уже почти добрался до места.

В последний раз вцепившись в руль, я выглянул в окно: со всех сторон темнота, в которой с трудом можно было различить очертания кустов и деревьев. За ними тонули во мраке горы Уиклоу, и где-то вдалеке мелькал свет фар проезжающих машин. Окружающая тьма словно стремилась поглотить и меня. Дрожа от озноба и едва держась на ногах, я вылез из пикапа и прошел по тропинке около полумили. Тропинка уткнулась в деревянные ворота, за которыми длинная дорожка тянулась к дому, наполовину скрытому густыми деревьями. В саду перед домом стояла ель, обвитая гирляндой красных лампочек. В одной из передних комнат – совсем темной – светился экран телевизора. В конце дорожки стояла машина. Мне не видно было ни ее цвета, ни номеров, поэтому я пробрался мимо ворот к забору, осторожно, чтобы он не скрипел, перевалился на другую сторону и опустился на четвереньки.

Я медленно пополз по затвердевшему снегу. Лицо и руки намокли. Вдалеке слышались голоса соседей. Кто-то желал спокойной ночи, кто-то смеялся. На небе появились звезды. Мириады звезд. Меня снова пробрала дрожь. Я уже был недалеко от машины, но разглядеть номера никак не удавалось. Наконец я пересек газон и ступил на гравийную дорожку. Как можно тише я приблизился к заднему бамперу. Силы были на исходе, а голова гудела так, как будто кто-то с размаху по ней врезал. Меня никто не видел. Скорчившись на коленях в темноте, я пытался сосредоточиться. Машина была той самой марки, и, почувствовав облегчение, я поднес к ее номерам светящийся экран телефона. Медленно, одну за другой, я проверил каждую букву и каждую цифру. Да, они самые. Та самая машина. Я откинулся назад и облегченно вздохнул.

Открылась входная дверь, и из нее вышел мужчина.

Глава 14. Робин

«Ты от меня уходишь?»

Я лежала с телефоном в руке, а в голове все еще эхом отдавался голос Гарри. У меня не было больше сил бороться. Лучше бы он не задавал этого вопроса. И лучше бы я не ответила ему то, что ответила. Эта мерзкая азартная игра после всего, что мы пережили вместе: после стольких лет любви и нежности, после тоски, горя и боли. Конец. Что еще можно сделать? Моя голова распухала от вопросов. Но искать на них ответы не было ни духу, ни сил.

Но и уснуть никак не удавалось. Я лежала на спине и водила взглядом по потолку. Мне хотелось встать с постели, спуститься вниз на кухню, посидеть там в тишине и попробовать во всем разобраться. Но под дверью виднелась полоска света: значит, несмотря на такой поздний час, родители еще не легли. До меня доносились их приглушенные голоса. Они говорили совсем тихо, едва слышно. Я представила себе их встревоженные лица и вообразила, как они задают друг другу лихорадочные вопросы: «Разве мы могли предугадать, что такое случится? Как же так? Как могла наша дочь, которую мы растили с такой заботой и такой любовью, дочь, в которую мы вложили столько сил и на которую возлагали столько надежд, как она могла до такого докатиться?» Я представила себе этот разговор и вся съежилась.

Чуть позже я услышала, как мать отправилась в спальню, а отец остался внизу: он мерил комнату тревожными шагами и никак не уходил спать. В тот вечер мне больше не хотелось с ним видеться. Почему-то его молчаливое неодобрение ранило еще сильнее, чем резкий разговор с Гарри. Во всем теле была такая усталость, что казалось, будто ноги меня уже больше не носят. Я лежала в постели, уставившись в потолок, и задавалась вопросом: как же такое со мной случилось?

На меня нахлынули воспоминания. Я вспомнила вечер в этой самой комнате много лет назад, когда я впервые привела домой Гарри. У меня, девятнадцатилетней девушки, это был первый настоящий любовный роман, и мне все было нипочем. Я тайком вела Гарри по лестнице, мы оба были навеселе, и оба хихикали. Он повалился на кровать, а я стояла, прислонившись к двери, и задыхалась от смеха. Гарри лежал на спине, скрестив ноги, закинув руки за голову, и улыбался во весь рот, словно уже чувствовал себя здесь хозяином. В двери моей комнаты не было замка – мать замков не одобряла, – и я подставила под ручку двери стул. Когда я обернулась к Гарри, он по-прежнему улыбался, но улыбка эта уже не была дурашливой, и в глазах его появилась серьезность.

– А теперь сними всю свою одежду, – сказал он.

Я помню, каким было в ту ночь его тело – длинным, стройным и упругим. Под гладкой кожей крепкие рельефные мускулы, а вниз от пупка черная ниточка волос. И твердые, сильные бедра. А когда он лег на меня, я помню, каким неожиданно тяжелым оказалось его тело, какими острыми кости таза, когда он скользил по моему телу, а потом входил в него – сначала медленно, а потом все неистовее и неистовее.

Я предавалась любви немного нервозно, я замечала каждый громкий вздох и стон, каждый скрип кровати, ни на минуту не забывая о том, что по другую сторону коридора спят родители. Гарри же был полон дерзости и озорства. Он был уверен в себе, и для него секс был развлечением, которым надо было наслаждаться и которое не стоило принимать слишком серьезно. Ему нравилось ласкаться, лизаться и щекотать, и мой смех возбуждал его еще сильнее. Но так было в прежние времена. С годами его шаловливость иссякла. После того как погиб Диллон, мы уже не предавались любви. Долгое время мы друг к другу даже не прикасались. Горе удерживало нас врозь, а может быть, что-то другое? Обида? Не высказанные вслух обвинения?

Возвращаясь мыслями к той ночи, я вспоминаю, как потом, прежде чем мы оторвались друг от друга и откинулись на подушки, он осторожно, нежно поцеловал меня в шею и лопатки. В этом жесте уже не было прежней веселости и фривольности – в нем было уважение и была нежность. Именно в эту минуту я почувствовала его открытость и уязвимость и поняла, что он ко мне относится всерьез. Именно тогда меня вдруг к нему потянуло и словно привязало невидимой нитью, и я поняла, что это не скоротечный роман и что рвать наши отношения будет болезненно. Именно тогда я вдруг осознала, какую могу причинить ему боль.

Посреди ночи хлопнула дверца машины, и я проснулась. Сначала я растерялась, а потом удивилась тому, что мне вообще удалось уснуть. Я лежала и прислушивалась к звукам родительского дома: потрескиванию в трубах, к стону платана, тяжко сгорбившегося во дворе под снежной ношей. Я еще раз попыталась дозвониться Гарри, но включился его автоответчик. Я понятия не имела, где он сейчас находится, и не очень понимала, о чем стану с ним говорить. Наверное, я должна сказать, что скучаю по нему, что я вовсе не хотела его обидеть и хочу, чтобы он вернулся – но не нынешний незнакомый, свихнувшийся, скрытный Гарри, а прежний Гарри, занимательный и щедрый, искрящийся жизнелюбием и весельем, тот, которого все любили. Тот, которого я любила. Однако я так и не оставила ему никаких сообщений. Я просто повесила трубку. И сразу уснула.

Я проснулась, когда было еще темно, в незнакомой комнате. Я посмотрела на телефон – ни одного сообщения. Я лежала, и неясные силуэты в комнате постепенно приобретали очертания платяного шкафа, комода, длинного зеркала. Из комнаты давным-давно убрали плакаты и игрушки – всю дребедень, накопленную за многие годы, и комната стала пустой и как бы уменьшилась в размере. Я разглядывала обои с розочками, пупырчатое изголовье кровати, вафельное постельное белье – совершенно незнакомые мне вещи. От моего пребывания в этой комнате не осталось и следа. Это уже не был мой дом, теперь уже это был вовсе не мой дом. Я подумала о доме, из которого уехала: после того, что вчера случилось, он тоже стал мне чужим. Я вдруг почувствовала себя одинокой и неприкаянной.